Дню Победы! Крылья в небе

Крупатин Леонид

 Едва мы с нею садились в самолёт, сразу в задней кабине слышался её визгливый голос и был такой визг, что было слышно без наушников при работающем двигателе. Разговаривала она со мной по радио только матом.Если допускал ошибки в воздухе, она била ручкой управления по коленям, поскольку управление передней и задней кабины спаренное. Мои ребята и в шутку и всерьёз мне говорили, что Валька от меня чего-то хочет. Она была старше меня лет на пять шесть и не думаю, что она что-то имела ко мне в том плане, хотя была разведённая. Да кто же такую стерву выдержит! Она однажды даже сказала, что в доску разобьётся, но я летать не буду. К этому времени я уже тоже дошёл до того, что отвечал ей матом, тем более, что большинство ребят уже вылетели

самостоятельно и я в нашем экипаже остался последним не вылетевшим. В эскадрильи остались единицы не вылетевших, самых тупых, никчёмных и я среди них. От унижения я уже начинал звереть. Однажды в полёте в пилотажной зоне № 4 над кладбищем она меня так довела, что «белый свет» в моих глазах померк и я сказал ей:

 -Всё, Валя, моё терпение кончилось! Вот на этом кладбище и будет наша с тобой могилка! Ты говорила, что в доску разобьёшься, лишь бы я не летал! Сейчас ты , грёбаная доска, вместе со мной разобьёшься!– и я двумя руками отдал ручку управления от себя. Она попробовала осилить, но поняла, что я не шучу, а самолёт пикировал в центр кладбища. Она открыла фонарь кабины, судорожно, впопыхах отстегнула привязные ремни, встала с парашютом на заднице в кабине, собираясь шагнуть на крыло. Поясню для несведущих, что сиденье пилота это чаша в которую пилот укладывает парашют пристёгнутый ещё на земле, висящий у него под задницей, и сидит на парашюте всё время полёта. Я понял, что она сейчас выпрыгнет и резко рванул ручку на себя, переводя самолёт в набор высоты. Она от перегрузки грохнулась задницей прямо в чашу сиденья, поскольку парашют оказался у неё на шее и тем самым загнул ей голову между её длинными коленями, что я увидел в зеркало заднего вида и почувствовал, что лицо её мешает ручке управления и я уж тут шевельнул ею, как потом убедился – успешно!

 Я направил самолёт ко второму развороту. Валя пыталась сесть в кабине, как положено на парашют, но я дёргал ручку на себя и она опять падала в чашу. Она подключила колодку связи, которую отключила перед попыткой спрыгнуть и заорала на меня с угрозами, что как только мы прилетим, то мне будет «конец» в нецензурной форме, конечно. Потом она сказала, что я без неё не смогу посадить самолёт, если я не дам ей сесть как положено, но я опять дал ей ручкой по морде и она успокоилась.Ещё я ей сказал, что как посажу, так и будет, но я постараюсь не долбануться, потому что не желаю лежать с нею в братской могиле. Я нормально посадил самолёт, заруливая на заправочную стоянку я заранее отстегнул привязные ремни и парашют, чтобы встать с места не позже неё, потому что чувствовал, что Валя может сразу на самолёте кинуться драться. Я угадал. Только винт остановился, она гремя костями торопливо выскочила из кабины на крыло, но я уже встал ей навстречу. Она, сорвав со своей головы шлемофон размахнулась, чтобы влепить мне оплеуху, но я легко поймал её руку, закрутил за спину и держа её в нагнутом состоянии лицом пред краем плоскости сказал:

 - Извиняйся, тварь! Извиняйся, говори, что ты была неправа, что я хорошо летаю, что я сейчас хорошо самостоятельно посадил самолёт!

 Валя в ответ визжала матом, что сотрёт меня с лица земли.Я попустил её вперёд, будто собираюсь бросить и сказал:

 -Если я сейчас тебя брошу, ни один врач не соберёт твои кости! Обещаешь, тварь, что выпустишь летать?

 -Обещаю! –закричала она. К самолёту бежали ребята нашего экипажа и видя происходящее кричали: Лёха! Фантомас! Не надо! Лёха! Опомнись, дурак! За это дерьмо пострадаешь!- даже так кто-то выразился. А я сказал ей ещё раз:

 -Скажи при пацанах, что ты меня выпускаешь летать!Что я сам посадил самолёт! Скажи!

 Но она заорала:

 -Вызовите комэска! Я приказываю!- и ребята полезли на плоскость разнимать нас.

Спустившись с крыла самолёта на землю она, обернувшись взвизгнула:

 -Всё! Ты отлетался! – и я увидел, что лицо у неё в кровоподтёках. Ребята переглянувшись опустили головы. Я спрыгнул

с крыла и пошёл в лагерь.

После полётов ребята сказали, что они идут к командиру эскадрильи и заявят, что отказываются летать с Валей потому, что им надоело её хамство и что в отношении меня она не права. Один из нашего экипажа-Женя, который всегда без стеснения после выходных привозил Вале в плетёной корзинке с полведра домашних куриных яиц и вылетел первым в нашем экипаже, сказал писклявым голосом кастрата:

 -Не надо за всех говорить ! Кто хочет летать, тот летает! На меня она не ругается!

 Ребята сказали ему всё, что о нём думают, а Витя Шейкин хотел дать ему в морду, но я поймал его на лету. Женя у нас один был «домашний» и как-то свысока относился к нам бездомным из «общаги» и не смущался своих «личных» отношений с Валей. Кстати, она тоже не стеснялась принимать «гостинцы» от Жени. Ребята предложили и мне идти с ними к комэске, но я, подумав, отказался:

 -Нет, братцы. У меня с вами разный уровень. Вы вылетевшие самостоятельно, а я нет. Доказывать надо в полёте, а не на земле и выхода я не вижу. Перед отчислением после инструктора даёт заключение командир звена, а она подруга нашей Вали. Потом последний полёт с замкомэска или с комэска и всё.

 -Ну.постарайся! Лёха, ты же наш Фантомас! Слышишь?- стал трепать меня за грудки Витя Шейкин.

 -Слышу! Постараюсь.-ответил я. Фантомасом меня стали называть после того, как я побрил голову, а как раз шёл фильм – сериал про Фантомаса. У нас был один наглец в эскадрильи по имени Валера по кличке "бегемот" потому что он был толстый, как бегемот, домашнего откорма и хамил за столом выхватывая из тарелки по три котлеты и те кому не хватило не связывались с наглецом, опасаясь его массы. А я связался и так его кинул в палатке, что он пробил спиной настил, на котором были постели и так плотно улёгся на землю, уплотнённый с двух сторон постелью с матрацем, что не мог оттуда выбраться. Ребята хохотали и никто не пытался ему помочь, а он лежал и кричал:

 -Грёбаный Фантомас! Помоги! Клянусь больше не буду!

 -Извиняйся за слово «грёбаный»!

 -Извиняюсь! При всех извиняюсь, Фантомас!- и я вытащил его. С тех пор меня ещё больше зауважали ребята и закрепилась кличка –Фантомас.

 Утром со мной полетела командир звена. Перед вылетом она сказала мне:

 -Первый полёт я показываю!

 Я внутренне удивился, мол чего мне можно показать нового, чего я не видел, но ответил:

 -Ясно!

В полёте она ручку держала твёрдо, не позволяя ничуть вмешаться, посадку совершила совершенно без моего участия, почему-то срулили с о взлётной полосы и на заправочную стоянку. Я терялся в догадках, но ничего не спрашивал. На стоянку она зарулила сама, стала выходить из кабины и я тоже. Вышел из кабины, спрашиваю:

 -Не понял. В чём дело?

 -В чём дело? Летать не умеешь! Инструктор права! – и спрыгнув с крыла пошла прочь.

 Это была откровенная бабья подлость. Ребята подошли ко мне, спрашивают:

 -Ну, что? Лёха, Фантомас? Что?

 -Ничего…-скрипнув зубами, ответил я и пошёл в лагерь .

 Я шёл к лагерю, от злобы и бесслия сводила челюсти судорога. Созрела мысль – собраться сейчас и уехать в Волгоград, да напиться с друзьями в общаге с горя. Я услышал звук приближающегося мотоцикла.Оглянулся, на мотоцикле командира ехал Витя Шейкин, подъехал сделал круг вокруг меня сказал:

 -Садись! Командир вызывает!

Я сел, поехали назад на Командный пункт. Остановились возле «квадрата», где сидели под брезентовым тентом курсанты, ожидающие своего вылета, в том числе и мой экипаж, который Валя на целый день отстранила от полётов за то, что ходили к комэске с жалобой на неё.Из экипажа летал за всех «любимчик» Женя. Я подошёл к комэска, поднял руку, отдавая честь, но он не отвечая мне тем же, сложив руки на груди, просто сказал:

 -Слетай с Палычем на моём самолёте.-кивнув на замкомэска Невзорова Юрия Павловича.