До чего ж оно все запоздало

Келман Джеймс

Закурив, идет дальше, оттягивает дверь, ведущую в коридор, быстро проскакивает продуваемое ветром пространство, сует ключ в замок. В прихожей едва удерживается, чтобы не позвать Элен, потом включает в гостиной камин, пристраивает к нему кроссовки, чтоб те просохли, вытирает полотенцем башку, прикидывает, может, ноги помыть. А то даже и ванну принять. Вот чем нехороша тюряга, ты в ней вечно какой-то липкий, грязный, и когда выходишь, приходится долго драить себя мочалкой. Сэмми развешивает куртку и штаны. Самое милое дело, когда они намокают, – высохнут и после выглядят как отглаженные. Он надевает джинсы.

Ладно, что дальше?

Так-так, до него, наконец, доходит, что он, собственно, делает – он готовится смыться отсюда.

Сэмми собирает грязные носки, трусы, майки, запихивает их в стиральную машину. Белые, цветные, все вместе;

Элен же нет, базарить по этому поводу некому. Стиральный порошок. Стиральный порошок, стиральные машины. Сэмми находит вилку, втыкает. Хорошо. А теперь

ну его на хер, никаких «а теперь», теперь чашка чая и кусок сыра. Не всю же одежду стирать, потому как, пока она не подсохнет, ему отсюда не уйти. Это ж не один час может занять, а он хочет уйти ночью. Так что он возьмет плечики, развесит все перед камином; а не высохнут, так и хрен с ними, друг, все равно их в полиэтиленовый пакет складывать. Ладно. Он слышит, как работает машина. И отлично, значит, дело идет. Так что теперь – чашка чая. Нет, в кровать.

Такие вот дела.

Всему свое время.

Это она наверху, слушает фолк, похожий на его музычку; по временам кажется, что этот обычный для танцулек музон того и гляди перейдет в спиричуэле, а то и в джаз, но нет. А может, и не она. Хотя, похоже, уж в этом ты разбираешься; даже шаги на потолке и те ее.

Постель холодная. Будь Элен рядом, он повернулся бы, притиснулся к ней, подобрал бы колени, прижал их к ее жопе, обнял бы, уткнувшись носом в ее затылок, в волосы, в запах, так тепло, кожа к коже, и у него бы встало, медленно, постепенно, неспешно, он бы и не заметил, пока не вклинился бы между ее ягодицами, не протолкнулся бы внутрь, и тут бы она немного подвинулась, неторопливо, как в воскресное утро, почти и не просыпаясь.

Снова трясучка бьет. Сэмми подтягивает колени к подбородку, стискивает одеяло. Может, вирус какой напал, потому как его понемногу охватывает ощущение, что ему хочется только одного – залечь в кровать; а так обычно бывает, когда заболеваешь.

Сэмми вытягивается, переворачивается на живот; спина все еще донимает его, особенно копчик; ничего, подрыхнешь пару часиков, и все уймется; последнее, что ему нужно, так это башку перетрудить.

Сон это вещь; ну ладно:

так, все внимание на пальцы ног, напряг их, расслабил, теперь ступни, напрягаешь и расслабляешь, следом лодыжки, напряг, расслабил, пятки пропустил, напряг пятки, расслабил; дальше голени, нижняя часть, напрягаешь и расслабляешь. Он поворачивается на бок, голени, в самом низу, сконцентрируйся, старые добрые голени, внизу, давай, напряг, ну, напряг же – мать их, подрочил бы, и все дела, но нет, все внимание на колени, напряги колени, Сэмми снова переворачивается на живот, да напряги же ты их, колени-то, вот, а теперь расслабь; может, лучше на спину лечь и начать все сначала. Да ну его в жопу, херня, друг, херня, может, кому-то и помогает, а ему ни фига, не срабатывает, друг, и все, не срабатывает; и всегда оно так, где-то выигрываешь, где-то проигрываешь; ты, главное, не волнуйся, не волнуйся.

В конце концов, Сэмми заснул, и на том спасибо, хотя сколько времени он пробыл в отключке, не знаю, знаю одно, – когда он проснулся, то чувствовал себя все таким же измотанным; веки слиплись, усталость, настоящая усталость так никуда и не делась, так что он проспал еще часок, ну, может, два, два это самое большее. Который теперь час, он не знал, но навряд ли очень уж поздний. И еще одна такая мысль в голове: в нем вроде как ничего со вчерашнего дня и не изменилось, и даже с прошлого октября. Чего бы она такое значила? Наверное, чего-нибудь да значила.

Ну вот, опять, исусе-христе, опять дверь, дверь его и разбудила, исус-господь, это она его разбудила, друг, долбаная дверь, сучары немытые. Сэмми вылез из кровати, натянул носки, начал нашаривать джинсы.

Нет. Не может быть. Он снова сел на кровать. Попросту невозможно. Я чего говорю, не могли же они взять да так и подгадать; он заснул; заснул, на хер; ну, не могли они так здорово подгадать; ну они же не господь всемогущий затраханный, они же просто люди и все, на хер; и ничего больше, обычные люди; кретины ублюдочные, это да, но всего только люди. Так что ладно, по крайности, ты можешь парировать их удары, это дозволено; инициативу ты перехватить не вправе, но хотя бы удары парировать можешь, правда, иногда, чтобы парировать удар, приходится вмазать первым; и ладно, и справедливо, тебя же вынудили,

не оставили тебе долбаного выбора, вот ты и вмазал. Про это не всякий знает. Сэмми пожимает плечами. Можно бы и улыбнуться, да улыбаться тут ни хера нечему, такова реальность, вот и принимай ее такой, понимаешь, о чем я, у тебя ж нет выбора, друг, пригнул голову и вперед, такова ситуация. Исусе, как же его трясет, как трясет. Перестань. Не может он перестать. Да можешь, можешь. Он встает с кровати, четыре шажка вперед, четыре назад, чтобы дыхание успокоить, ладно, дыхание успокоилось, теперь натягиваем джинсы, покачиваясь, держась левой рукой за стенку; так, следом майку. Он приоткрывает дверь спальни, вслушивается. Ни хера не слышно. Очень мило с их стороны – хряснули по двери, но все-таки, надо признать, не своротили, могли же и вышибить ее и ввалиться сюда, друг, вот я о чем говорю. Их там небось по крайности четверо, не иначе, четверо, по крайности, не считая шофера. Ну и ладно. Ладно, хорошо, все по-честному. Дело-то серьезное, еще бы, серьезное же дело. Сэмми улыбается, всего на секунду, потом прислушивается снова. И все равно ни фига не слышит. Может, они отвалили, в жопу. Он опять улыбается. А что, цивилизованное поведение, а? старые добрые фараоны проявляют подобие уважения к чужой собственности, тут ты можешь отдать им должное. Он шмыгает. Где эта ебаная палка? У входной двери, на обычном месте. Ладно. Спасибо, на хер, что она хоть покрашена, надо ж соответствовать образу. Он проверяет ширинку; порядок; давай, друг, действуй, вперед. Шузы. В жопу шузы, нет времени. Он выходит из спальни и тут снова хлопает клапан почтовой щели, и Сэмми идет в прихожую. Надо было побриться. Ладно, не важно; палку он отыскал. И произнес, громко: Кто бы из вас, гребаных сучьих кретинов, сюда ни вошел, каждый получит по морде. Он перехватывает палку покрепче, поднимает ее, отводит назад, кладет на правое плечо и отпирает дверь, и сразу отступает на шаг, перенося весь вес на правую ногу, слегка раскачиваясь, плечи в порядке, и колено не слишком напряжено. Проходит минута, и дверь, скрипнув, приоткрывается.

Ты как, Сэмми?

А голос-то знакомый.

Ты как? А? Ты как?

Так это ж Боб, соседушка, и говорит так спокойно.

Сэмми сгибает левую руку, упирает локоть правой в ее ладонь, палка так и лежит на плече, большой палец правой почесывает челюсть. Это ты, Боб? говорит.

Ну да. Ты как?

Да так; ничего, не беспокойся. Сэмми шмыгает носом. Как делишки-то?

Вполне, хорошо. Э-э, тут у меня твой сынишка сидит, с дружком. Пришел повидаться с тобой.

…

Так я его позову, а?

Да, говорит Сэмми.

Щас сбегаю.

Давай.

Ты как, нормально?

Да, да, просто вздремнул малость.

Ага.

Ты не волнуйся, Боб, спасибо… Сэмми ждет, потом прикрывает дверь, но не захлопывает. Прислоняет палку к стене. Уходит на кухню. Молоко. Наливает полчашки, проглатывает, потом наливает еще, доверху, и тоже проглатывает.

Надо успокоиться. Холодная вода. Он открывает кран, плещет водой в лицо, вытирается, наполняет чайник, включает. Чашки с тарелками на столе; надо было их в буфет убрать. Ну да не важно. Все путем. Табак, табак остался в гостиной, на кофейном столике. Он слышит, как открывается входная дверь, слышит шаги, оборачивается.

Привет, пап!

Сэмми хмыкает. Покачивает головой, скребет щеку.

Ты тут?

Да, я здесь! На кухне! Захлопни дверь, ладно? Он улыбается. Поднимает левую руку, приветственно взмахивает ею.

Привет, пап…

Ага, ну как ты, сынок, как ты! Сэмми делает шаг вперед, смеется, протягивает руку; они с Питером пожимают друг другу руки; Сэмми хлопает его по плечу, гладит по голове, обнимает; Как ты? говорит он, ну как ты?

Хорошо, пап.

Все нормально?

Да.

Здорово, это здорово, что ты пришел; да ты расскажи, как ты? как мама?

Хорошо.

О, ну это отлично, просто отлично.

Со мной еще Кит пришел.

Сэмми отпускает сына. Кит… да; правильно. Мы ведь не знакомы, Кит, а? мы с тобой?

Нет.

Ну, вот и познакомились, так? Я старик Питера! Рад тебя видеть. Ты где? дай-ка мне руку! Как делишки, нормально?

Да…

Ты спал, пап?

Ага. Вообще-то спал, прилег ненадолго.

Я стучал, стучал.

Ну, выходит, не так уж и громко!

Громко.

А, ну ладно, все правильно, наверное, громко; я, видать, совсем отключился, уж больно устал. Так. Сэмми потирает ладони: кофе хочешь? Чаю или еще чего – имбирного пива нет… вообще ничего; ни коки, ничего.