До ее смерти осталось сто дней
Шрифт:
– Грейнджер, не тяни!
– сквозь зубы прошипел Драко.
– Я невероятно жажду узнать, о чем же тебе хотелось поговорить.
– Об этом… - разжимая ладонь и показывая смятое послание, пробормотала Гермиона. Малфой задумчиво склонил голову набок, впрочем, не проявляя особой заинтересованности. Он весь сейчас был демонстративно расслаблен и медлителен, давая понять, что имеет право вести себя так, как вздумается. Он у себя дома и это не он пришел. Не он первым нарушил их ледяное молчание.
– Любовное письмо от Уизли?
– издевательски протянул Драко.
– Нужен мой совет? У вас проблемы в отношениях, Грейнджер?
– Ты невыносим!
– воскликнула Гермиона, не в силах скрыть злой отчаянной усмешки. Чертов Малфой с его чертовым расслоением
– можно в одно мгновение быть почти приятным, а в другое - такой невообразимой сволочью?
– Я передумала, мне не о чем говорить с тобой. Меня, Малфой, тошнит от тебя, ясно? Я, между прочим, тоже не в восторге от твоей компании, от всей этой ситуации, но все же нахожу в себе силы не вести себя как… как… - Гермиона не смогла подобрать слово, да и смысла в этом не было. Зачем? Разве эта ее вспышка что-то изменит? Их отношения никогда не станут лучше. Никогда. Быть может, иногда Драко и нуждался в ее обществе, что было вполне естественно, если вспомнить, что они оба оказались едва ли не пленниками в Малфой-Мэноре. Но это была вынужденная необходимость, и Гермиона злилась на саму себя, что иногда забывала это, допускала крамольную мысль, будто Малфой не так уж и плохо относится к ней, что его грубость - это следствие воспитания. Но сейчас, когда он откровенно издевался, так отчетливо было видно, что он наслаждался. Наслаждался, видя ее отчаянье. Наслаждался, причиняя ей боль, напоминая о тех мгновениях, когда она переступала все известные грани приличия и забывала о том, кто она есть, так подло предавая Рона.
– Как..?
– изогнув бровь, поторопил Драко. В серебристых глазах искрился неподдельный интерес - так смотрят на забавного домашнего питомца, пытаясь определить, что же учудит тот в следующее мгновение.
– Спокойной ночи, - вместо ответа, прошипела Гермиона. Не собиралась она развлекать его. Развернувшись на пятках, Грейнджер сделала несколько стремительных шагов, решительно распрямив спину и вздернув подбородок. И только перед тяжелой запертой дверью замерла, чувствуя, как холодеет все внутри - палочку она не взяла. Ведь намеревалась просто поговорить с Драко - спокойно и мирно, и никак не могла предположить, что ей придется спешно сбегать из его комнаты.
– Отопри дверь, Малфой!
– Нет, - с нотками веселья отказал Драко.
– Нет?
– Нет, Грейнджер.
– Это не смешно!
– настойчиво потребовала Гермиона. Она храбрилась, конечно, потому что внутренне не чувствовала ни уверенности, ни спокойствия. Находиться в запертом пространстве с Драко Малфоем, пребывающем в очередном приступе своего сумасшествия, - было просто-напросто страшно.
– А мне кажется, что смешно. Крошка Грейнджер настолько доверчивая, что ходит по Малфой-Мэнору без палочки. И это лучшая ученица Хогвартса… Какая беспечность, - издевательски протянул Драко, цокая языком.
– Ты ничего мне не сделаешь, - заявила Гермиона, обреченно отворачиваясь от двери. Что теперь пялиться на нее? От одного взгляда она точно не откроется, так что придется выслушать все, что Малфой захочет сказать. Кошка поймала мышку и не отпустит, пока не наиграется.
– Да что ты говоришь!
– воскликнул Драко, усмехаясь уголком рта. Он развлекался, но веселье его было каким-то злым, словно он не получал удовлетворения от своих действий и от этого раздражался еще сильнее.
– Уверена, Грейнджер? Это же ты сейчас стоишь в моей комнате беззащитная. И никто - слышишь меня, никто!
– не придет тебе на помощь.
– Ты ничего мне не сделаешь, Малфой!
– упрямо поджав губы, повторила Гермиона. У нее мелко дрожали руки, и зубы мерзко стучали друг о друга. Она боялась сейчас и ненавидела себя за этот страх. Когда-то так же отчаянно ее пугал Люциус. Тогда, в Министерстве, когда смотрел на нее своими холодными глазами - почти такими же, как и у его сына.
– Я доверяю тебе.
Слова сорвались, будто осенние листья от дуновения ветра: зависли в воздухе, закружились, зашелестели. Уже произнесенные, они еще несколько томительно долгих секунд отзвуком повторялись
– Доверяешь?
– словно пробуя на вкус, переспросил Драко. Задумчиво прикусил губу, потер указательным пальцем переносицу, словно пытаясь решить тяжелую задачу. Еще мгновение - и он поднялся из кресла, вынуждая Грейнджер непроизвольно дернуться.
– Думаешь, что я ничего не могу сделать тебе, Грейнджер? Считаешь, что я в глубине души добрый и благородный? Может, хочешь помочь мне встать на истинный путь, м?
– Нет, я не считаю тебя ни добрым, ни благородным, - собирая последние крупицы воли в кулак, охрипшим голосом ответила Гермиона. Она не отступила ни на шаг, хотя, Мерлин свидетель, ей нелегко это далось.
– И я не собираюсь тебя менять. Но каким бы подлецом ты, Малфой, ни был, ты не причинишь мне вреда. По крайней мере, не сейчас…
Драко улыбнулся - широко, по-мальчишески. Так улыбался Гарри после победы в квиддиче. Так улыбался Рон, когда Гермиона давала ему списать. Такая улыбка не могла быть предшественником плохого поступка, и Грейнджер облегченно выдохнула. На долю секунды позволила себе прикрыть веки, расслабить окаменевшие мышцы - и тотчас пожалела. Драко Малфой умел притворяться. Драко Малфой не был другом. И Драко, черт бы его побрал, никогда не играл честно! А еще он мстил - за свою собственную слабость, за то, что позволил ей, грязнокровной девчонке, заглянуть в замочную скважину, увидеть его слабым, разглядеть в сплошном мраке слизеринской души маленький уголок света. И теперь он был готов на любую жестокость, только бы вернуть все на круги своя. Малфой тоже предпочитал четкие роли: белое и черное - в войне нет места полутонам.
Он не пользовался палочкой, будто пытаясь и этим унизить, уколоть больнее. Мол, смотри, Грейнджер, я справляюсь с тобой и так, без магии, о которой тебе, маггловскому отродью, и знать-то не пристало. Ловкая подсечка, и вот Гермиона уже падает на пол, вскрикнув и нелепо взмахнув руками. Толстый ковер смягчил удар, но затылок все равно прострелило острой болью. На глазах выступили слезы - обидные, яростные.
– Малфой, ты… ты… - вновь не окончив фразу, она попыталась встать, неуклюже опираясь на локти. Но Драко быстро пресек эту попытку: наступил на волосы, рассыпавшиеся каштановым покрывалом, и вот тогда-то Грейнджер и стало по-настоящему страшно. Лежать на полу, смотреть в потемневшие, мутные от ярости глаза, бороться со слезами, застилавшими взгляд - страшно. Осознавать, насколько сильно она ошиблась, - страшно.
– Ты все еще считаешь, что я не могу причинить тебе вред?
– Малфой, уймись! Что с тобой сегодня?
– Да или нет, Грейнджер? Ну?
– Малфой присел, наматывая многострадальные волосы Гермионы на кулак. Он дернул ее на себя, вынуждая морщиться от боли, оставляя между ними всего дюйм - ничтожную преграду. Он весь был сейчас концентрацией агрессии, но, смотря, как раздуваются крылья его носа, как изгибаются в отвращении тонкие губы, как горестно изгибаются брови, Грейнджер понимала, что причина злости - сам Драко. Он позволил себе лишнее там, в библиотеке, и теперь хотел очиститься, причинив ей боль. И, наверное, стоило ему соврать - Мерлин, ну, конечно, стоило!
– чтобы только Малфой поверил, будто он победил - напугал, сломал, растоптал ее самоуважение и достоинство. Но Грейнджер не была бы собой, если бы не сказала правду, даже осознавая, что, возможно, сделает только хуже.