До экстаза… и после
Шрифт:
– Б. Б., – сказал я иронично, – это ты нас практичности взялся учить. Тебе самому не мешало бы подучиться. Какое изнасилование? Кто ее насиловать возьмется? Инфант с ней уже почти месяц ходит, и никто ее насиловать ни разу не пытался. Он так до старости за ней проухаживает в ожидании внешнего насилия. Где мы возьмем насильников? Откуда?
– Есть насильники, – глядя мне проницательно в глаза, сообщил Илюха. Настолько проницательно, что я сразу забеспокоился. – Ты назначаешься насильником номер один, а я – насильником номер два.
Что тут скажешь? Это было сильно. И все же мне требовалось время, чтобы новый сценарий обмозговать.
– Ну,
– Про людей не знаю, но Инфантова девушка запросто в меня поверит, – продолжал настаивать Илюха. – Как мы Инфанта забьем до полусмерти, так она чему угодно поверит. У страха глаза, сам знаешь, как блюдца. Она… как, Инфант, ты говоришь, ее зовут?..
Но Инфант не стал отвечать на вопрос.
– Как это – «меня забьем»? – искренне удивился он. Хотя я, например, сразу догадался.
– Ну вообще-то, стариканыч, – обратился ко мне Б. Бородов, – это твоя стезя. Кто из нас сочинитель? Давай фигачь, разрабатывай детали. Теперь можешь красочно, на полную катушку, не сдерживая мазка.
И я засучил рукава и взялся за дело.
– Значит, так, – взялся я. – Уединенное место, рядом никого, пустынно. Ночной пляж, например. Хотя где тут пляж взять? Нет, лучше лес или парк.
– Сокольники, – подсказал Илюха.
– А хоть бы и они, – согласился я. – Но удаленное от прохожих, глухое место.
– Там, кстати, таких полно, я не раз проверял, – снова встрял Б. Б.
– Итак. – Я сдержался и не обратил внимания на то, что меня постоянно перебивают. Постарался не обратить. – Середина дня, но ближе к вечеру. Небольшая полянка, вокруг нее березки. Бабочки порхают между ромашками, божьи коровки стрекочут, кузнечики с травинки на травинку сигают почем зря, муравьишки пробивают в черноземе новые тропы. В общем, вся эта мелкая лесная тварь, которая обычно кусается и за шиворот лезет… Одним словом, романтика и идиллия в полном масштабе.
Я подождал, пока присутствующие представят масштаб идиллии.
– А вот и Инфант, – ввел я одним штрихом героев, – который прижимает свою девушку к стволу белокурой березы. Видимо, для упора. Чтобы скоро самому прижаться к девушке. Она в летнем платье с глубоким вырезом пониже шеи, подол развевается от порыва летнего бриза, беззастенчиво открывая нижнюю часть ее стройных ног. Светлые волнистые волосы спадают ей на лицо. Алые губы приоткрыты в ожидании…
– Волосы у нее темные, – попытался встрять Инфант, но его уже никто не слушал. Слушали только меня.
– …Инфант находит ее губы своими и прижимается к девушке еще плотнее. Раздается легкий стон. Наверное, березы, на которую они вдвоем сильно напирают. Руки Инфанта
«Может быть, давай… – заглядывает ей в глаза Инфант. – Давай, ну что тебе стоит? Посмотри, какая мягкая трава-мурава под нами».
«Не могу, – отвечает она, тяжело дыша в лицо Инфанта. – Слишком серьезно к тебе отношусь. Мне надо быть уверенной в нас обоих».
«А если хоть как-нибудь, хоть что-нибудь?.. – предлагает готовый к компромиссу Инфант. – Что-нибудь, что не требует полной уверенности в нас обоих. Лишь частичной требует. А частичную уверенность я все-таки должен у тебя вызывать, все-таки целый месяц уже вот так с тобой… Давай, ну что мы, не найдем путей, что ли? Если вон даже муравьишки в черноземе…»
«Нет, не могу, – отказывается девушка еще раз. – Я цельная, я не размениваюсь по мелочам. Я не останавливаюсь на полдороге. Да и слишком серьезная я по отношению к тебе. И должна быть уверенной».
И Инфант снова приникает губами к ее губам, раз большее недоступно, и снова выискивает руками по максимуму, и снова раздается стон, и снова непонятно, откуда он взялся. И так оно продолжается и, завихряясь, уходит в вечность…
Я перевел дыхание, оглядел собравшихся и спросил:
– Ну, как оно, нормально?
– Хорошо, хорошо. Про завихренную вечность непонятно, конечно, но это не важно. Давай раскручивай дальше, – подбодрил меня Илюха. А вот Инфант не подбодрил.
Он только звучно сглатывал что-то у себя во рту и тяжело, натужно дышал. Потому как, догадался я, он уже не здесь, а там, в лесу, у березы, с девушкой своей в легком платье с глубоким вырезом и с длинными светлыми волосами.
«Ну и пусть будет там, если ему там лучше», – подумал я по-доброму.
– Ну вот, – продолжал я, ободренный собравшимися. – И тут эту лесную идиллию, это многоголосье певчих птиц, это шуршание плотной листвы, этот порыв летнего, легкого ветерка – всю эту, одним словом, туфту… обрывают вульгарные, хамские и подозрительно нетрезвые мужские голоса. Которые наперекор идиллии и щебетанию, ну и прочему орут по-наглому уличную, дворовую песню. Что-то типа:
Вот новый поворот,Что он принесет –Пропасть или сброд… –и так далее.Короче, эти пьяные голоса с пьяной своей песней не предвещают двум нашим лирическим любовникам никакой лирики.
«А!!!.. – трепетнее прежнего прижимается к Инфанту девушка и пуще прежнего бьется об него мелкой, раскатистой дрожью. – Хулиганы, – говорит она торопливым шепотом. – Мне страшно. Давай уйдем».
А солнце уже подобралось к своему закату, и в лесу повеяло вечерней зябкой прохладой, и еще туманными призраками ночной природы, и еще отсутствием милиционеров, физкультурников, егерей и вообще отсутствием кого-либо, кто мог бы вмешаться и воспрепятствовать. В общем, не по нежным девушкиным нервам сделалось в лесу.