До комунизма оставалось лет пятнадцать-двадцать
Шрифт:
Отнюдь.
Шевеля парусиновыми туфлями в такт музыке, нежно перебирая струны Миша задушевно и тихо пел нечто совершенно лирическое:
– В городе погасли фонари,
На асфальте шелест шин.
Милая, ты на меня смотри-и,
А не на других муш-ши-ин,
Милая, ты на меня смотри-и,
А не на других муш-шин.
Обрати вниманье на луну,
Вот она среди ветвей.
А в таком таинственном саду-у,
Тянет трели со-ло-ве-ей.
А в таком таинственном саду-у,
Тянет трели со-ло-ве-ей.
Соню и Юру
– Эге-гей, пусюнчик! Соня! Давай к нам!
Взревел баян, и Чубик уставился на приближающуюся парочку совершенно пьяными посоловелыми глазами. Тут и Миша, чья голова соскользнула с колен девицы, перестал петь, гостеприимно повел рукой и предложил располагаться и чувствовать себя как дома.
– А... разве можно сидеть?
– недоверчиво протянул Юра, вспоминая с содроганием, как он торчал из пола за спиной у мамы.
– Конечно можно. Ты просто думай о том, что сидишь, а не о том, что проваливаешься вниз.
Впрочем, Соня уже опустилась на корточки возле Мышки. Последовав совету гитариста Юра обнаружил, что сидеть действительно можно и устроился между девушкой и Чубиком, наслаждаясь обретенной под ногами твердой почвой. Летать и проходить сквозь стены, конечно, ново и занятно, но... Зыбко как-то.
Матрос улыбнулся, хлопнул юношу по плечу, показал на стакан и рявкнул:
– Пей!!!
Юра растерялся и промямлил:
– Я не пью... не пил то есть ни разу... в жизни, – потом сообразил, что взять в руки стакан вообще невозможно и добавил: - И так нельзя.
В ответ грянул дружный хохот. Кончики усов Чубика встопорщились и подрагивали. Мышка утирала сухие глаза уголком косынки. Полупрозрачная Мишина гитара странно резонировала, усиливая смех парня.
– Ну ладно, ладно. Надо же когда-нибудь начинать, - сказал успокоившийся наконец гитарист.
– Ты уже сидишь? Сидишь. Тебе плохо не посоветуют, верно? С водкой точно так, как и с этим. Представь, что нюхаешь, пьешь. Это здорово, честное слово.
Последнюю фразу он пробормотал довольно невнятно, так что получилось: “Эт’здорово, чесслов”. Чубик наполнился синевой, отпустил взревевший баян, лихо подкрутил усы и крякнул.
– А-а-а-ах, шеб я так жил! (Новый взрыв хохота.) Хорошая водочка!
Он шепелявил сегодня так мягко, точно срывавшиеся с языка слова были пузырящейся газированной шипучкой.
– Ты уже по макушку нализался, - пристыдила матроса девица.
– Налился по макушку, - уточнил Чубик, клюнув носом.
– И иду ко дну, как крейсер “Варяг”.
После этих слов матрос заиграл “Наверх вы, товарищи, все по местам!”
– Я вижу,
– Н-ну, товарищ Сталин величайший вождь, кто бы что ни говорил...
Гитарист подавил вздох.
– ...но с другой стороны и Миша парень замечательный, и ше б я без него делал, не знаю. Инструмент он мне организовал просто превосходный, - Чубик погладил баян.
– Эй, Миша, давай сбацаем ту, ше ты меня научил. “РыбачкуСоню”.
Матрос хитро посмотрел на девушку. Она вздохнула и отвернулась. Юра подвинулся поближе к ней и робко расправил плечи.
– Не-а. Отказываюсь, - ответил гитарист.
– Сал-лага ты все же, - с сожалением констатировал Чубик.
– Хоть и замечательный парень, а салага. Не то ше вот Федя Величковский! (Величественный жест в сторону гранитного памятника, сопровождаемый ревом баяна.) Его и помянуть приходят как положено человеку, и выпить приносят. Ше тут скажешь за Федю? Земляк-моряк, одно слово!
– Так он ведь в Киеве родился, в Севастополе погиб. А ты вроде как из Одессы, - заметила Мышка.
– А, много вы за меня знаете!
– вспылил матрос.
– Сирота я, вот. Сколько себя помню, по Крыму шатался. Севастополь, Одесса, Феодосия, Керчь - везде был и все Черное море исходил. Яша Чубик отовсюду– и ниоткуда. И Федя земляк, потому ше я и с Севастополя; и в Киеве тоже был, за это я говорил когда-то, как меня с моря списали и в Днепровскую флотилию направили. Так и шлепнули меня фрицы сухопутной крысой.
– Почему сухопутной! Моряки и по рекам плавают, - решился вставить замечание Юра. Чубик смерил его презрительным взглядом и процедил:
– Молчал бы, дважды сал-лага паршивая! Моряки не плавают, а ходят, и не по рекам, а по морю. А речник - тьфу, а не моряк! Речник - все равно ше сухопутный. Мне партия сказала идти, я и пошел.
Он насупился, уставился на стакан с водкой и стал тихонько наигрывать “Раскинулось море широко”.
– А где сам... хозяин?
– поинтересовался Юра, косясь на портрет Федора Величковского.
– Мало ли! Думаешь, ему не хочется побродить по земле?
Миша блаженствовал. Руки гитариста гладили струны так же бережно и любовно. как Мышкины ладони - его волосы. В глазах застыло совершенно отрешенное выражение.
– А ничего, что вы его водку нюхаете?
– спросил Юра, остро ощутивший вдруг какую-то свою неуместность в этой компании. Юноше пришло в голову, что Миша и Мышка заняты друг другом, матрос совершенно пьян и потому не мешает им, Соня... еще туда-сюда, все же старая знакомая Чубика... но вот он лишний, как ни верти!