До последнего звонка
Шрифт:
Наверное, Хелен была в Сети, когда Ньюсон отправил сообщение, потому что она тут же ответила.
«Огромная и ужасная рана! Неужели я была такой ханжой? Неудивительно, что ты бросил меня на той дискотеке на Рождество. Как насчет завтра? „Питчер энд Пиано“, Сохо, в восемь? Соглашайся или предложи что-то другое».
До чего же странная и неясная планета — эта Всемирная паутина, где можно настолько открыто общаться с призраками из прошлого, которых нигде не видно, но которые могут оказаться у тебя
Возбуждает? Еще как, потому что мозг Ньюсона неизбежно обратился к сексу. Казалось, он мог работать только в этом направлении. Хелен никогда не была подругой Кристины, но у нее были прикольные огромные ботинки и короткая стрижка. Она была пухленькой, но привлекательной, и если заглянуть под мешковатую одежду, что однажды удалось сделать Ньюсону, она была фигуристой, несмотря на подростковый жирок. Ньюсону особенно запомнились ее груди, потому что однажды он держал их в руке, и если бы его попросили описать их, он назвал бы их дерзкими. Возможно, у всех девчонок в четырнадцать лет дерзкие груди. Может быть, и так, Ньюсон вряд ли сумел бы провести серьезный статистический анализ из-за отсутствия опыта. Но груди Хелен точно были дерзкими. Он закрыл глаза и снова увидел их. Гладкая, упругая мягкая кожа, почти восковая на ощупь, и пухлые соски. Это было ее отличительной чертой. Очень необычные и потому притягательные. Ньюсон задумался, как повлияло время на эти дерзкие грудки.
Он написал: «Согласен», и свидание было назначено.
12
— Она тебя бросила? — спросила Наташа. — Значит, она была твоей девушкой?
— Насколько я помню, нет. То есть она была моим другом и я с ней целовался, но я не помню, чтобы у меня было ощущение, что это серьезно и официально.
— Она позволяла тебе ее лапать?
— Ну-у…
— Ага. Я так и думала.
— Всего один раз. Это было в ту ночь, когда Артура Скаргилла арестовали у завода «Оргрейв» и мы просто из себя выходили от злости.
— Господи, кажется, я слышу оправдания.
— Мы тогда во всем винили Тэтчер.
— Она позволила тебе облапать себя сверху или сверху и снизу?
— Только сверху.
— Через одежду или под одеждой?
— Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы.
— Не дури. Это важно.
— Хорошо. Под одеждой. Всего чуть-чуть.
— Только под блузкой или под блузкой и лифчиком?
— Я правда не помню.
— Не будь идиотом. Все это помнят.
— Хорошо. Под лифчиком.
— Могу тебе сказать, что, когда тебе четырнадцать, позволять парню запускать себе руку в лифчик — это очень серьезно, особенно если ты ответственная и скучная девица, как ты эту Хелен описываешь.
— Она не была скучная. Дело просто в том, что твое поколение наплевало на политику…
— Вы нажирались тогда?
— В четырнадцать лет? Нет,
— Черт, а мы — да.
— Девяностые годы очень отличаются от восьмидесятых. Мы засеяли почву, а вы пожали плоды. Слушай, я пришел к ней, когда ее родителей не было дома. Я зашел, потому что мы собирались издавать школьный журнал. У нас было собрание редакторов.
— Только ты и она?
— Да. Она собиралась быть редактором, а я главным журналистом, ну то есть единственным журналистом.
— Господи, вы были той еще парочкой зануд.
— Нам казалось, что мы круче всех. Единственные достойные персонажи в школе.
— Это точно.
Ньюсон отчетливо помнил тот вечер. Их с Хелен переполняли безумные мечты о создании невероятно успешного и влиятельного журнала. Затем они включили новости, а там все стояли на ушах, показывали, как полиция дерется с шахтерами, потом сюжет о голоде в Эфиопии. Их так расстроила и разозлила вся эта несправедливость, и вдруг Хелен попросила обнять ее.
— Она попросила тебя ее обнять? — спросила Наташа.
— Кажется, именно так оно и было, братская солидарность, так сказать, а потом одно за другим, и понеслось…
— И вдруг у тебя в руках оказались ее груди?
— Именно так.
— Если она попросила тебя обнять ее, значит, ты ей очень нравился.
— Ерунда.
— Не ерунда.
— Она просто хотела обняться.
— Никто никогда не хочет простообниматься.
Они снова были в Кенсингтоне и Челси, но на этот раз на севере от реки, шли мимо прекрасных старинных домов с белыми колоннами по Онслоу-Гарденс.
Перед одним из домов столпилась пресса.
— Опять доктор Кларк, — сказал Ньюсон. — Патологоанатом из Челси все еще разбирается с той аварией, так что будь добра — не давай выхода своей раздражительности.
— У меня с ней нет проблем. Это у нее со мной проблема.
Жертву звали Фарра Портер, и до своей преждевременной кончины она была восходящей звездой Консервативной партии. Привлекательная блондинка, которой не исполнилось и тридцати лет. В прошлом году на конференции в Брайтоне она стала центром внимания, живым доказательством того, что консерватизм снова был молод и динамичен.
— Единственное, что в Фарре Портер было молодым, так это ее возраст, — заметил Ньюсон. — С политической точки зрения она просто неандерталец. Вешать, пороть, съесть всех черномазых детей с кашей и отправить всех черных на родину.
— А я думала, что она нормальная. Взять хотя бы ее стиль. И ты должен признать, что у нее были классные туфли.
И снова Ньюсону пришлось признать, к своему стыду, что наблюдение, которое показалось бы ему абсолютно глупым, выскажи его кто-нибудь другой, в устах Наташи было просто потрясающим и незабываемым. Ну почему, недоумевал он, стоит ему только увлечься девушкой, как он тут же начинает растворяться в каждом ее слове и поступке?