До последней капли крови
Шрифт:
Недалеко от танка от взрывов снарядов черный фонтан дыма и столб земли поднимались вверх. И опять — ни капли страха. А вообще, когда человек начинает бояться?
Приехал на машине запыхавшийся капитан.
— Танки через мост под Ленино! — кричал он. — Через мост под Ленино…
Бывший лесник, капрал Граля, погиб в пылающей деревне Тригубово. Когда он выскочил из-за дома, его увидели два немца и сразили автоматными очередями. Слишком поздно тот их заметил. Выстрелил, но немцы его упредили; Граля не почувствовал боли, только небо и земля поменялись местами.
«Получил», —
— Дай закурить, — сказал Граля. — Принеси табак из палатки…
Козиц скручивал папиросу, но все время рассыпал табак, и капрал Граля разозлился:
— Даже папироску не умеешь хорошо скрутить.
— Позову санитаров, — пробормотал Козиц.
Граля усмехнулся и застыл с папиросой в зубах. Рядовой Оконьский тоже погиб в Тригубово, когда к деревне подходили немецкие танки. Укрывшись вместе со Шпаком, он увидел приближающийся «фердинанд». Первый раз так близко. Их учили в таких случаях бросать гранаты; Шпак, не думая, сразу бросил, то же самое сделал и Оконьский. Рядом отозвалось противотанковое ружье, Самоходка завертелась на месте, как волчок, затем дым и пламя огня вырвались из-под гусениц. Оконьский встал, хотел что-то крикнуть, так показалось Шпаку, и в этот момент в него угодил осколок. Немецкие солдаты выскакивали из машин, Шпак все лежал, трижды выстрелил. Целился в людей спокойно и обдуманно: ниже головы, в грудную клетку, чтобы не промазать. Приближался второй немецкий танк, пулеметы строчили непрерывно; Шпак решил оттянуть Оконьского подальше от места, где тот упал, и передать санитарам. Не тяжелым был этот парень из Влодавы, и Шпак не был слабаком. Однако Оконьский уже был мертв.
Капитан Вихерский погиб в деревне Ползухи во время немецкой контратаки. Вместе с несколькими солдатами он оборонялся в большом здании школы. Подразделения второго полка отступили за деревню, а они остались, и их шансы пробиться к своим с каждой минутой уменьшались. Немцы открыли огонь из пулеметов. Остались только три солдата и Вихерский, но кончились патроны. Капитан был ранен в ногу. Хотя рана и не была тяжелой, она решила его судьбу. Он сел на пол и перезарядил пистолет ТТ.
— Выскочите, — приказал он тем трем солдатам, — запасным выходом в огород и попробуйте пробиться к своим.
— А пан капитан?!
— Я останусь здесь, — сказал Вихерский. — Это приказ! Всё!
Солдаты выскочили, а он остался один. Ждал. Значит, это кончится, думал, так умирают. «Не боюсь, не боюсь, — повторял он. — Но жаль мне того, чего не увижу. Как чертовски много будет сделано после моей смерти! Завидую тому человеку, который после войны, в мундире, свободно пойдет по улицам Новый Свят или Маршалковская…»
Услышал вражеские голоса за дверью, которую немец открыл ногой… Капитан выстрелил несколько раз, затем приложил ствол к виску…
Хорунжий Тужик умер в медсанбате, в полном сознании, только не помнил, где его ранило: перед Тригубово или когда уже вошли
Врач и сестра проходили вдоль ряда, нагибались над каждым. Сестра очень внимательно всматривалась в лица, будто кого-то искала. Тужика врач осмотрел быстро.
— В операционную.
Сестра наложила маску с наркозом. Ему понравилось лицо этой сестры, он подумал о девушке, которую любил и которая, наверное, погибла в гетто или лагере. И это была его последняя мысль. Он не слышал разрыва немецкой бомбы, упавшей рядом, и не почувствовал сильной взрывной волны, поднявшей полы палатки.
Молодой санитар грозил самолету кулаком:
— Не видишь, сукин сын, что красный крест?!
Танки прошли через мост под Ленино.
Наконец увидели их, когда второй раз наступали на Тригубово. Шли цепью за польскими Т-34. Павлик постоянно был возле Радвана, во главе уменьшающейся роты; солдаты уже приобрели фронтовой опыт, действовали уверенно и спокойно. Поднимало настроение присутствие танков. Четырнадцатый раз налетают немецкие «ястребы». Павлик увидел пикирующий самолет, а затем в колеблющемся воздухе заметил горящий польский танк. Расчет выскакивал из машины… Один успел отбежать пару шагов, прежде чем его настиг немецкий снаряд, другой упал возле гусениц, третий пылал, как черный факел… В течение доли секунды Павлик увидел его лицо. Это был Збышек! Не думая об ураганном огне, он побежал, бросился на сына, повалил его на землю и сбивал огонь своим телом и руками. А Збышек лежал на земле, и у него ничего уже не болело. Сначала он увидел над собой небо, затем лицо Павлика.
— Отец, — сказал Збышек. И повторил. Первый раз он назвал его отцом, как бы согласившись с судьбой своей и Зигмунта.
Павлик взвалил Збышека на плечи и пополз в тыл. Перед ним и за ним было простреливаемое пространство, покрытое фонтанчиками взрывов. Наконец он увидел двух санитаров. Те подошли к нему.
— Слушай, — сказал один из них, не замечая звездочек на погонах Павлика, — ведь ты тащишь уже труп.
Зигмунт Павлик погиб через тридцать минут в ходе наступления на Тригубово, Он бежал полем с пистолетом в руках в направлении немецких позиции, и за ним поднялись солдаты…
Немецкие автоматчики не выдержали, отступили на западную окраину деревни; Павлик получил две пули — в живот и грудь. Умирал он в сознании. Радван стоял на коленях рядом с ним, и Павлик держал его руки. Наверное, это пожатие ему было очень нужно.
Стефана Радвана ранило на западной окраине Тригубово. Он потерял сознание, и его отвезли в медсанбат. Поручник уже не видел ввода в бой второго эшелона дивизии и совместного наступления польских и советских частей на Тригубово.
Командование ротой принял рядовой (поручник) Мажиньский.
Те, которые остались, пойдут дальше. Еще очень много дней отделяет их от конца фронтовой дороги. Может, немногие из них понимают, что этот ожидаемый конец будет только началом…