До последней крови
Шрифт:
— Это называется «прием дзюдо», — спокойно объяснил Мажиньский.
Забыли, что недалеко стоят сержант Камык и хорунжий Тужик.
Сержант решил больше не ждать и включился в спор.
— Подымите газету, — приказал он, обращаясь к Шпаку, — и повесьте на место. А вы все, втроем…
— Не подниму, — сказал уныло Шпак.
В армии это называется «невыполнение приказа» и расценивается как одно из самых тяжелых преступлений. Даже рядовой Шпак обязан был об этом помнить.
Шпак и Камык стояли друг против друга, не зная, что произойдет через минуту, но что-то должно было случиться, а наблюдающий
И опять вступился Мажиньский. Его голос был твердым и уверенным, таким же, как на занятиях, когда он отдавал команды.
— Шпак, — сказал он, — исполняйте оба приказа сержанта. Повесьте газету, а карикатуры, компрометирующие солдата, уберите.
— Я… — начал сержант.
— По вашему приказу, — повторил Мажиньский таким тоном, как будто ничего не случилось, — рядовой Шпак снял газету и сейчас повесит ее на место.
Камык растерялся, но все же порывался протестовать.
— Сержант, он над вами смеется! — крикнул Оконьский.
— Спокойно, — тихо сказал Мажиньский, и Оконьский замолчал, а Шпак исполнил оба приказа.
— Обо всем доложу командиру роты, — сказал Камык.
И действительно, он доложил Радвану в присутствии хорунжего Тужика.
Командир внимательно выслушал рассказ сержанта. Затем обратился к хорунжему:
— Так все было?
— Да, — подтвердил Тужик.
— Не понимаю, — произнес Радван. — Рядовой Шпак не выполнил приказа, а вы на это не реагировали?
— Он потом выполнил, — поспешил пояснить сержант. — Но уничтожить карикатуры ему приказал Мажиньский, а не я…
— Так кто приказывал: вы или Мажиньский?
— Я. — подтвердил Камык.
— Чей же приказ Шпак выполнил?
Сержант молчал.
— Карикатуры были злобные? — спросил Радван.
— Злобные, — подтвердил Тужик, — но рядовой не имеет права срывать газету, а другой рядовой — отдавать приказания.
Радван посмотрел на обоих и усмехнулся.
— Да, конечно, — произнес. — Можете идти.
— Как это? — удивился хорунжий. — А какие будут ваши указания? Прикажете Шпаку явиться к вам?.. А Мажиньскому?..
— Указания? — повторил Радван. — Никаких. Просто ничего не произошло.
— Не понимаю…
— В моей роте, в Первой дивизии, ничего подобного не могло случиться, — разъяснил спокойно Радван. — Чтобы солдат не выполнил приказание? И чтобы хорунжий не отреагировал? А другой солдат выступил в роли офицера в его присутствии? Нет, — передернул плечами Радван, — не было вашего рапорта по этому вопросу. Можете идти.
Тужик наконец понял.
— И справляйтесь в будущем с такими делами самостоятельно, — закончил Радван, думая, что разговор с Мажиньским откладывать не следует, даже если и не вспомнит, кто же он в действительности…
Хорунжий Тужик подумал: «Разве так можно поступать? Разве так воспитывают солдат?» Однако он и сам не знал, как их надо воспитывать.
В роту прибыло новое пополнение. Среди них оказался Збышек Трепко из Сибири. Ему исполнилось всего восемнадцать. Парень приехал в польскую армию, не зная еще точно, польская ли она. Он подозрительно смотрел на
— Мать пропала где-то в дороге. Не знаю, что с ней сделалось.
— Нужно забыть личные обиды, парень, — сказал поручник.
— Почему я должен забыть? — спросил Трепко.
Поручник задумался.
— Потому что есть более важные дела.
— Все важные, — сказал Збышек, — хотите, чтобы я не помнил матери?
— А отец?
— Об отце ничего не знаю, — мрачно произнес Трепко.
— Надеюсь, — закончил разговор поручник, — что будете хорошим солдатом. Большинство из нас в дивизии имеют свои тяжелые переживания…
Трепко не переубедили. Послали его в первый взвод, в отделение Граля, где солдаты уже сдружились, были хорошо ознакомлены со здешними порядками. Збышек со службой справлялся хорошо; трудности в Селецком лагере переносил шутя. Бегал, прыгал, ползал, но мечтал о танковой части и все время собирался пойти к командиру роты, который в мундире, казалось специально сшитом для него, каждое утро принимал рапорт. Да, командир роты был прирожденным солдатом, думал Збышек и представлял, что его отец выглядел бы похоже.
Последнее время Трепко все больше думал об Отце. Когда-то в Сибири Эльжбета спросила, помнит ли он отца, узнал бы его. Поздно вечером они сидели возле печки. Подумал, что мог согреть руки Эльжбеты, если бы та разрешила. И что никогда ее не оставит, так, как отец оставил маму. В памяти у него сохранилось несколько ярких впечатлений. То, как большой мужчина взял его с кроватки и поднял высоко. Збышек видел мир сверху, но совсем не боялся. Он обнял голову отца и прижался лицом к его волосам. Кругом было все зеленое, светило солнце, и он, Збышек, бегал по широкому тротуару рядом с отцом, видел его большие сапоги. Именно эти сапоги запомнились ему. Сказал об этом Эльжбете. «Когда получил там, в Сибири, новые сапоги, сразу вспомнились отцовские». Она рассмеялась, Збышек любил смех Эльжбеты. Перевыполняя нормы там, в лесу, полученный паек он отдавал матери Эльжбеты, чтобы они не голодали. Как они там сейчас? Эльжбета сказала ему: «Я тоже пойду в армию». Надеялся встретить ее здесь, на берегу Оки.
Друзьям во взводе о себе не рассказывал. Любил Козица, ненавидел Кжепицкого, ценил старого Гралю, который все знал и умел.
После утомительных занятий командир взвода разрешил передохнуть и закурить. Граля, Кжепицкий, Козиц и Трепко стояли вместе и из газеты скручивали цигарки; как всегда, командир отделения располагал табаком.
— У нас, — сказал Кжепицкий, — всегда говорят, что «Правда» самая лучшая газета для скруток. А ты, малый, — обратился он к Трепко, — откуда?
— Из Сибири, старик, — сухо ответил Трепко.
— Из Сибири? — обрадовался Кжепицкий. — А откуда?
— Из такого рая, куда нас привезли из Польши, будто мы очень туда просились…
— Вы только о своих обидах, — проворчал Кжепицкий.
— А ты бы хотел, чтобы все сразу забыть и всех вас целовать?
— Не задирайтесь, — вмешался старый Граля.
— Я не задираюсь, — сказал Збышек. — Говорю, что думаю. Когда забуду, тогда забуду, а пока помню…
— Имеешь барскую память о Львове и Вильнюсе. — Кжепицкий с трудом сдерживался. — Ваши матери научили вас ненависти.