До рая подать рукой (сборник)
Шрифт:
Десятилетиями раньше, когда страна была на порядок чище, эти полноразмерные, вырезанные из дерева вручную, с любовью раскрашенные статуи стояли у входа в табачные магазины. Многие из них держали в руках ящички с муляжами сигар, словно предлагали закурить.
Большинство изображали вождей с очень красивыми головными уборами из перьев. Головные уборы тоже вырезались из дерева и тщательно раскрашивались. У нескольких простых воинов головной убор заменяла повязка с воткнутыми под нее одним или двумя деревянными перышками.
Из тех, кто не держал коробки с сигарами, некоторые стояли с поднятой
Двое, вождь и воин, крепко сжимали поднятые томагавки. Они никому не угрожали, но выглядели суровее остальных активистов агрессивной рекламной кампании табачных изделий.
Два вождя стояли с трубками мира.
Холл тянулся футов на сорок. Индейцы из табачных магазинов выстроились вдоль обеих стен. Числом никак не меньше двух десятков.
В большинстве своем – спиной к стене, лицом к тем, кто застыл по другую сторону узкого холла. Только четыре стояли под углом, лицом к двери, словно охраняли родовое гнездо Тилроу.
Другие индейцы расположились на ступенях лестницы. Словно раздумывали, не присоединиться ли к тем, кто уже спустился в холл.
– Отец собирал индейцев. – Жаба не слишком часто подстригал усы. Они нависали над губами, чуть ли не полностью скрывали их. Жаба едва шевелил губами, когда говорил, и благодаря усам казалось, что говорит совсем не он, а звук доносится из скрытых динамиков. – Они дорого стоят, эти индейцы, но я не могу их продать. Это все, что осталось у меня от па.
Престон предположил, что индейцы, возможно, действительно представляют собой ценность как образцы народного творчества. Но его они не интересовали.
Искусство вообще, а народное творчество в особенности прославляло жизнь. Престон жизнь не жаловал.
– Пройдемте в гостиную, – предложил красномордый хозяин. – Там и поговорим.
И с грациозностью прихрамывающего борова двинулся к арке по его левую руку.
Арка, когда-то просторная, была сужена до узкого прохода стопками журналов, перевязанных по двенадцать и двадцать четыре штуки, а потом сложенных высокими, поддерживающими друг друга колоннами.
Габариты Жабы вроде бы не позволяли ему протиснуться в столь узкий проход.
Как ни удивительно, он с легкостью проскользнул между бумажными колоннами. За долгие годы этот кусок жира, должно быть, хорошо смазал журналы своими выделениями.
Гостиная более не напоминала комнату. Превратилась в лабиринт узких проходов.
– Ма собирала журналы, – объяснил Жаба. – Я тоже.
Семи– и восьмифутовые стойки из журналов и газет формировали стены лабиринта. Некоторые пачки связывались бечевкой. Другие лежали в картонных коробках, на которых большими буквами красовалось название издания и годы публикации.
Иной раз, зажатые бумажными стойками, в стены лабиринта встраивались книжные полки, битком набитые книгами в обложках. На глаза Престона попались номера «Нэшнл джиографик» [110] . Пожелтевшие номера дешевых журналов датировались двадцатыми и тридцатыми годами двадцатого века.
В крохотных нишах, встречающихся между стенами лабиринта,
110
«Нэшнл джиографик» – ежемесячный иллюстрированный научно-популярный журнал, посвященный географии, путешествиям, достижениям науки. Издается с 1888 г.
И снова деревянные индейцы, замурованные в стены лабиринта. Среди них две женщины. Индейские принцессы. Обе прелестные. Одна смотрела вдаль, серьезная и загадочная. На лице второй отражалось недоумение.
Дневной свет из окон не проникал в середину лабиринта. Везде царил глубокий сумрак, и от полной темноты спасала только люстра под потолком да редкие, с грязными и порванными абажурами светильники, встречающиеся в нишах.
В воздухе стоял кислый запах типографской краски и пожелтевшей бумаги. В нишах резко воняло мышиной мочой. Пахло и плесенью, и порошком для травли насекомых, и разложившейся плотью, возможно, где-то давно уже лежала дохлая мышь, превратившаяся в клок кожи и серого меха, обтягивающий тонюсенькие косточки.
Престону не понравилась грязь, а вот атмосферу он нашел приятной во всех отношениях. Жизни тут не было: он попал в дом смерти.
Вмурованные в стены индейцы превращали лабиринт в катакомбы, а сами напоминали мумифицированные трупы.
Следуя за Жабой по изгибам этой трехмерной паутины, Престон ожидал, что за одним из поворотов его ждет встреча с ма-Жабой и па-Жабой, разумеется, уже мертвыми, сидящими в собственных нишах, образованных для них в журнально-газетных стенах. В одежде, свободно болтающейся на их скелетах. С зашитыми в похоронном бюро веками и губами. Ушами, свернувшимися в узлы. Кожей, облепившей черепа. Ноздрями, из которых тянутся белые паутинки, словно пар морозного дыхания.
Когда Жаба наконец-то привел его на пустой пятачок, где они могли сесть и поговорить, Престон почувствовал разочарование, не найдя заботливо сохраняемых семейных покойников.
Этот пятачок, расположенный в самом центре лабиринта, едва вмещал его и Жабу. Всю обстановку составляло кресло, по его сторонам – торшер и маленький столик, телевизор, стоявший напротив, и старый диван, застеленный клетчатым пледом.
Жаба сел в кресло.
Престон протиснулся мимо и уселся на дальний от хозяина край дивана. Сядь он ближе, им пришлось бы говорить лицо в лицо.
Их окружали стены лабиринта, возведенные из журналов, газет, книг в бумажной обложке, пластмассовых ящиков с виниловыми пластинками, банок из-под кофе, в которых могло быть все, что угодно, от гаек и болтов до отрезанных человеческих пальцев, напольных радиоприемников тридцатых годов прошлого века, поставленных друг на друга, других предметов, перечисление которых заняло бы слишком много времени, и все это странное сооружение держалось силой тяжести и подпорками, которые укрепляли самые слабые места.