До самой смерти...
Шрифт:
Мейер Мейер и Боб О'Брайен, при том, что они были профессионалами, выслушали подряд двенадцать раз «нет», прежде чем услышали первое «да».
Это «да» привело их на улицу, параллельную Чарлз-авеню. На крыльце двухэтажного каркасного дома они услышали второе «да» от пожилого человека со слуховой трубкой и почувствовали, что удача, кажется, повернулась к ним лицом.
– Вы не видели, как здесь проходил мужчина с футляром для тромбона в руке? – спросил Мейер в лучших исследовательских традициях.
– Что? – проорал в ответ старик. – Я
– Человека с футляром для тромбона?
– У меня есть в доме, если вам нужно, – ответил старик.
– Тромбон?
– Он самый. На столике в прихожей. Просто наберите номер, который вам нужен. Вы ведь не собираетесь звонить в другой город?
– Нет-нет, тромбон, – сказал Мейер терпеливо. – Музыкальный инструмент.
– Ах, тромбон. Да-да. И что вас интересует?
– Его никто не проносил мимо вас?
– Вы имеете в виду того парня, который проходил здесь днем?
– Вы его видели?
– Да. Прошел мимо меня в том направлении.
– Спасибо, – поблагодарил Мейер. – Это просто здорово. Так, как вы, нам никто не помог.
– Сам ты, мистер, оглох, – возмутился старик. – Вот и помогай после этого всяким!.. – он в ярости отвернулся.
Опускалась ночь. Небо было похоже на многоцветную чашу: на западе, там, где солнце ушло за горизонт, оно было бледно-голубым, повыше – синим, цвета матросской форменки, а совсем вверху – почти черным, усеянным звездами, как бархатное платье с алмазными блестками какой-нибудь сексуальной блондинки из ночного ресторана.
– Здесь ведь где-то недалеко живут родители Стива, кажется? – спросил О'Брайен.
– Да, на Чарлз-авеню. Это следующая улица отсюда, – сказал Мейер.
– Думаешь, мы приближаемся к их дому?
– Что касается меня, то я приближаюсь к состоянию прострации, это точно.
– Вон еще один клиент, – О'Брайен указал на игравшего у обочины мальчишку. – Будем его расспрашивать?
– Мы ведь пока расспрашивали всех подряд. Зачем же нарушать традицию?
На вид мальчишке было лет восемь. Он сидел на корточках и подбрасывал вверх перочинный ножик, внимательно наблюдая, как тот падает рукоятью вперед на крошечный пятачок земли перед ним. Похоже, ему не приходило в голову, что, чуть изменив наклон, можно заставить нож падать острием вниз. Похоже, мальчишке просто доставляло удовольствие подбрасывать его и смотреть, как он шлепается о землю с противным глухим стуком. Снова и снова он повторял эту бессмысленную процедуру. Мейер и О'Брайен некоторое время молча наблюдали за ним.
– Привет, малыш! – произнес наконец Мейер.
Мальчишка поднял лицо. То ли вечерние тени, то ли небрежно размазанная по щекам грязь исчертили всю его рожицу устрашающим боевым узором.
– Сгинь, – коротко ответил он.
Мейер неуверенно рассмеялся:
– Ну же, ну же, малыш, – сказал он, – мы просто хотим кое о чем спросить тебя.
– Да? – в голосе пацана звучало ехидство.
Мейер тщательно сформулировал вопрос:
– Ты не видел, здесь не проходил мужчина с футляром
Пацан полоснул его острым, как бритва, взглядом.
– Сгинь, – повторил он. – Не видишь, что я занят?
– Хочешь научиться кидать ножик в землю? – спросил О'Брайен любезно.
– Не будь идиотом, – отрезал пацан. – Это любой дурак умеет. У меня здесь в ямке гусеница.
– Гусеница? – удивился О'Брайен.
– Ну! Я хочу проверить, сколько раз нужно по ней шлепнуть, чтобы она окочурилась. Я уже тридцать четвертый раз роняю нож, а она все двигается.
– А ты не пробовал наступить на нее ногой? – поинтересовался Мейер.
– Ты что, того? – ответил мальчишка вопросом на вопрос. – Я бы ее сразу раздавил, вот и все.
– Верно! А значит, мужчину с тромбоном ты здесь не видел?
– Видел, – ответил пацан. Он подобрал ножик, поднял вверх и уронил рукоятью на гусеницу. – Тридцать пять, – произнес он.
– А куда он пошел?
– На свадьбу, куда же еще!
– Почему ты так думаешь?
– Тридцать шесть, – сказал мальчишка, снова уронив нож. – По-моему, она слабеет.
– Так почему ты думаешь, что этот человек пошел на свадьбу? – спросил Мейер.
– Потому что он свернул во двор к Бирнбауму.
– При чем тут Бирнбаум?
– Через его двор можно прямо пройти во двор к Кареллам. Вот он и срезал дорогу, – сказал мальчишка. – Тридцать семь. Конечно, он мог зайти и к Бирнбауму, но зачем тогда ему инструмент? Тридцать восемь. Я так могу досчитать до ста.
– Во двор какого дома, ты говоришь, он завернул?
– Бирнбаума, – ответил мальчишка. – Третий дом отсюда. – Он наклонился над ямкой. – Кажется, я доконал эту стерву, – сказал он. – Ой, гляньте-ка, из нее кишки вылезли.
Но Мейер и О'Брайен не стали задерживаться, чтобы полюбоваться на раздавленную гусеницу, а прямиком направились к дому Бирнбаума.
– Ты видишь его? Его, его, его, его, его...
– Он у меня на прицеле. Прицеле, прицеле, прицеле, прицеле, прицеле...
– Не промахнись на этот раз!
– Не промахнусь.
– Тщательно прицелься.
– Хорошо... Они уже начинают пускать ракеты, пока маленькие. Я не люблю фейерверки, они напоминают мне настоящую стрельбу, а я ненавижу, когда стреляют.
– Марти, заткнись, сосредоточься на том, что ты делаешь.
– Я сосредоточен. Смотри: теперь запускают огненные колеса!
– Ты не потерял его?
– Нет.
– Не стреляй! Дождемся больших ракет: нам нужно, чтобы взрывы заглушили выстрел. Не стреляй пока, Марти!
– Не буду, не буду... – нагромождение фраз, раскаты грома, орудийные выстрелы...
Коттон Хейз карабкался вверх по тоннелю беспамятства, наполненному эхом звуков и голосов, которые вибрировали у него в голове, сливаясь в один бессмысленный шум, пока наконец чернота не уступила место яркому свету снаружи, ослепительным огненным колесам фейерверка, да, фейерверка, который пускают сейчас в...