До седьмого колена
Шрифт:
К столику подошла официантка и, глядя поверх голов, деревянным голосом осведомилась, будет ли посетительница что-нибудь заказывать. Самозваный утешитель немедленно и без лишних церемоний погнал ее за стаканом воды и бокалом вина. Марина, всхлипывая, заявила, что вина не пьет. Ее кавалер в этом усомнился.
– По-моему, сейчас самое время начать, – объявил он. – Поверьте моему опыту, вино прекрасно помогает успокоиться, а вам сейчас необходимо именно это. Если позволите, я выпью с вами, чтобы вам не было одиноко. Уверяю вас, это не попытка уличного ловеласа споить одинокую печальную женщину. Я просто подожду, пока вам станет немного легче, и сразу же уйду. Договорились?
– О господи, да как хотите! – сквозь слезы сказала Марина, думая о том, справится ли она с задуманным,
Впрочем, выбирать не приходилось; похоже, в ее жизни наступил момент, когда ни деньги, ни общественное положение, ни обширные знакомства и деловые связи не могли ей помочь. Нужно было действовать самой, и действовать решительно, не тратя времени на сомнения и слепо положившись на удачу. В конце концов, один раз за восемь лет ей должно было хоть в чем-то повезти!
Извинившись перед своим кавалером, она встала из-за столика и прошла в дамскую комнату. Помещение было не из тех, где жена банкира Медведева привыкла пудрить нос, но кран с водой и зеркало здесь имелись, а дверь была оснащена примитивной и некрасивой, но вполне надежной защелкой. Запершись в туалете, Марина старательно промыла тепловатой, сильно отдающей хлоркой водой красные, распухшие, заплаканные глаза, насухо вытерла лицо носовым платком и поправила макияж. Голова снова начала болеть, бриллиантовые сережки в ушах опять кололись и весили, казалось, по целому килограмму; их хотелось снять и бросить в унитаз, но Марина сдержалась: сережки ей шли, а сейчас она остро нуждалась во всем своем очаровании до последней капли.
Порывшись в сумочке, она извлекла оттуда запаянную стеклянную ампулу, надломила ее и, зажав в ладони, вышла из туалета. Когда она вернулась к своему столику, на нем уже стояла бутылка красного вина, горела свеча в фужере, и возвышалась ваза с цветами.
– Очень мило, – сказала она, усаживаясь и изображая на лице грустную, стесненную улыбку, – но это уже лишнее. Право, я сегодня не в том настроении.
– Вот я и пытаюсь вам его немного поднять, – возразил незнакомец. – Не буду лгать, будто делаю это из чистого альтруизма. Смотреть на вас – одно удовольствие, и, клянусь, мне этого достаточно. По крайней мере, пока.
– А вы откровенны, – заметила Марина тоном, в котором сквозила заинтересованность.
– Мы живем в плохое время, – вздохнул мужчина, наполняя бокалы рубиновым вином. – Его, времени, вечно не хватает на самое главное, вот и приходится экономить. К чему произносить тысячи слов, когда и так все ясно? Вот он, я, весь перед вами, вы все прекрасно понимаете – словом, вам решать, я ни на чем не настаиваю, кроме вот этого бокала вина. Он вам необходим, чтобы успокоиться. Хотя, должен заметить, слезы вас ничуть не портят.
Марина через силу улыбнулась ему. Нетерпение и тревога грызли ее изнутри; нужно было что-то говорить, но сил на это уже не осталось, и она, незаметно двинув локтем, сбросила на пол сумочку.
Мужчина бросился ее поднимать, и тогда Марина, покосившись в сторону барной стойки и убедившись, что за ней никто не наблюдает, вылила в его бокал содержимое ампулы.
Через четверть часа она, бросив на столик крупную купюру, никем не замеченная, покинула кафе. В кулаке у нее был крепко зажат ключ от машины, владелец которой крепко спал, уронив на грудь голову с проклюнувшейся на макушке лысиной. Оказавшись на улице, Марина сразу же надела темные очки, чтобы солнечный свет не резал воспаленные глаза. Она миновала свой прокатный «гольф», сиротливо прижавшийся к бровке тротуара, и приблизилась к большому грузовому микроавтобусу. Такие автомобили она еще ни разу не водила, но полагала, что как-нибудь справится, благо путь ей предстоял недалекий. К тому же для того, что она задумала, трехдверный «гольфик» не годился – слишком был легок.
Она забралась в кабину микроавтобуса. Здесь было жарко, как в духовке, и отвратительно пахло соляркой. Первым делом Марина открыла оба окна; в кабину потянуло едва ощутимым теплым сквознячком. Поискав, она нашла замок зажигания и вставила ключ, внезапно преисполнившись твердой уверенности в том, что проклятая
Немного успокоившись, она внимательно ознакомилась со схемой переключения скоростей, выдавленной на пластмассовой головке рычага. Давно забытые наставления инструктора автошколы сами собой начали всплывать в мозгу. Прерывисто вздохнув и подавив желание перекреститься, Марина завела двигатель, выжала сцепление, со второй попытки включила скорость и медленно, очень осторожно стала отпускать педаль.
В самом конце педаль выскользнула из-под острого носка ее туфли, машина задергалась, как норовистая лошадь, но Марина снова прижала сцепление, дала побольше газа, заставив старый движок обиженно взреветь, и движение стало плавным. Забыв включить указатель поворота, она повернула руль и едва не въехала под какой-то джип, который, сердито сигналя, объехал ее по широкой дуге и умчался вперед. Марина вслух произнесла короткое слово, случайно услышанное как-то от Кастета, взяла себя в руки и стала время от времени поглядывать в зеркало заднего вида.
Она объехала вокруг квартала, чтобы освоиться с управлением. Пару раз машина пыталась заглохнуть и на одном из светофоров действительно заглохла, но двигатель сразу же завелся, стоило Марине повернуть ключ. Сидеть было непривычно высоко, Марине казалось, что она парит метрах в трех над мостовой, но это ощущение скоро прошло, и она почувствовала себя немного увереннее. Проезжая мимо отделения милиции, она даже сумела повернуть голову и окинуть взглядом стоявшие перед зданием машины.
Омоновский грузовик с решетками на окнах уже уехал; на асфальтовой площадке перед отделением калились на солнце два сине-белых «уазика» и серая «Волга». Увидев «Волгу», Марина непроизвольно вздрогнула, но машина была не та, о которой ей подумалось, и, успокоившись, Марина проехала мимо.
Свернув за угол, она неуклюже, в три приема, развернулась прямо на автобусной остановке, вернулась поближе к перекрестку и поставила машину в густой тени старых лип, что росли на газоне, почти полностью заслоняя своими ветвями светофор. Выключив зажигание, Марина вздохнула с облегчением; ей показалось, что последний выхлоп двигателя тоже напоминал облегченный вздох.
– Не расслабляйся, – сказала она, не зная толком, к кому обращается – к себе или к машине. – Это еще далеко не все.
С того места, где она припарковалась, отделение милиции просматривалось как на ладони. Марина подумала, что ей никто не мешал остановиться в двух шагах от него – мало ли кто, где и с какой целью припарковался, – но менять место стоянки она не стала. Ей сделалось интересно, сколько пройдет времени, прежде чем персонал кафе растолкает хозяина машины и тот сообразит, что его нагло обокрали средь бела дня. Обдумывая этот никчемный вопрос, она расстегнула сумочку, вынула сигареты и закурила. Медведеву всегда не нравилось, что она много курит, и, чиркая колесиком зажигалки, Марина испытала кратковременный прилив знакомого, привычного злорадства. (Не нравится тебе? Ну, так получай!) То обстоятельство, что курение вредит – в первую очередь ей самой, оставляло Марину равнодушной: она не видела, чего ради ей следует беречь здоровье и жить до ста лет. Это же подумать страшно: дожить до ста лет рядом с Медведевым! Да и без него тоже, если разобраться, не лучше. Повсюду все одинаково: радости мимолетны и очень дорого обходятся, а скука вечна и непобедима...