До следующего раза (сборник)

Бабенко Виталий Тимофеевич

— Голографии, говорите? — наконец задумался Властитель Обсерватории. — Что ж, готовы помочь. У нас есть вполне профессиональные снимки Земли из космоса, голографии интерьера обсервационного зала. Жанр тоже найдется: люди у телескопов, у экранов, у терминалов компьютеров. Снимал один журналист из самой Москвы в прошлом году. Часть отснятого материала оставил на память.

— О, вы очень любезны, — отшатнулся Фант. — Но, видите ли, профессиональная гордость… Я предпочитаю собственные голографии. Понимаете, мне нужно, очень нужно самому снять Землю из космоса. По-моему, это дело чести каждого землянина — запечатлеть на голограмме,

но прежде всего в сердце, вид родной планеты с высокой орбиты.

— Да-а, мечтать не вредно, — , Директор забарабанил пальцами левой руки по столу, а правую положил на телефон. «Решительно непонятно, зачем ему все-таки десять белых телефонов, — подумал Фант. — Вроде бы компьютерная сеть работает исправно, сбоев не дает. Ах, белый телефон, белый телефон — древний, но такой живучий символ власти и небожительства…» — Санитарный день, санитарный день, — пропел Директор. — Вот что, снимайте с экрана, мы сейчас включим наводку.

— Зачем же с экрана? Какой еще экран? Мне бы прямо сквозь купол.

— Так ведь темновато у нас в обсервационном зале. Мягко говоря, не светло.

— У меня хорошая камера.

— Наша?

— Японская.

(Ох этот сумасшедший Фант!)

— Все равно не выйдет. Света почти совсем нет.

— Земля яркая. Да и пленка отличная, высокочувствительная, — «ГолоКодак»! — Фант уже опух от вранья, но все-таки держался.

— Кодак-шмодак, — непонятно проговорил Директор. И — с полнотой власти: — Нет, сударь, санитарный день — это санитарный день. По инструкции не положено никого пускать.

— Значит, так? — Фант встал, дрожа от злой жалости к безвинно казненному времени. — Значит, помочь Союзу писателей вы не хотите? Значит, реклама, которую обеспечит моя книга, для вас ничего не значит? — И вдруг — без перехода: — А моя спутница — ну, писательница, которая осталась внизу, — она, да будет вам известно, жертва Неприятности!

Директор насупился.

— Ну а я, положим, изотопник. Что дальше? Она жертва какого взрыва: Бискайского или Варангерского?

— Бискайского.

— А я — дитя Чернобыля! Видите? — Директор поднялся из-за стола и резко задрал рубашку. Фант не смог сдержать гримасы: грудь командира астрономии была испещрена шрамами. — Малоприятно, правда? Это следы радиационных ожогов. Вон сколько лет прошло, а рубцы — как свеженькие. Так что давайте не будем считать, кто сколько ран получил в детстве. Это к делу не относится. А что касается рекламы, милый вы мой… — Директор снова сел в кресло. — Мы от этой рекламы не знаем куда деться. Желающие и без нее валом валят. Мешают науке, мешают работе. Я хоть не астроном — простой административный работник, специалист по матобеспечению, — а и то понимаю: где много праздношатающихся, там наука далеко не уйдет. Нет-нет, не обижайтесь, я не вас имел в виду, вы, разумеется, не праздный человек, а совсем наоборот — и вообще, писатели у нас в почете. Но войдите в мое положение! Я не могу, не имею права делать для вас исключение. Ох, прямо беда! Свалились на мою голову. Взрывы припоминаете, время тратите почем зря, и свое, и мое, вот что бы вам… — тут глаза жреца астрономической матчасти зажглись каким-то нежным блеском, а голос приобрел вкрадчивый оттенок, — что бы вам прийти, как нормальному посетителю, в положенное время, заплатить, как все, положенные двадцать пять рублей за экскурсию, — и мы вас впустим. Даже — в плане исключения и в знак уважения к Союзу писателей — помимо экскурсии,

в индивидуальном порядке. Да что говорить, хоть сегодня пустим, но все-таки светосвод не сможем включить — он на профилактике.

Директор, видимо, обладал даром ясновидения и смотрел в карман Фанта, где, как мы знаем, лежали именно двадцать пять рублей. А нашему герою внезапно стало скучно. Очень скучно и тягостно. Словно прозрев, он вдруг понял, что душа человеческая отнюдь не всегда интересна, хотя во многих случаях прозрачно ясна, что ее побуждения зачастую одномерны, а слабости не зависят от занимаемого телом положения. И если минуту назад Фант мог начать звонить в какие-нибудь высокие местные инстанции, требовать, жаловаться, инсценировать катастрофу и срыв командировки, добиваться связи с Центром, уповая, конечно, не на связь, которой лучше не надо, а на эффект мнимой угрозы… И если день назад он мог с готовностью вытащить из кармана заветные двадцать пять рублей и даже радоваться тому, что в воздухе не запахло, скажем, полусотенной… То сейчас, сегодня, сию минуту… Фант ощутил сосущую пустоту в груди и вышел. Устало сказал: «Всего хорошего» — и вышел вон.

— Пошли, — бросила ему Иоланта внизу, даже не спросив о результатах. Ей давно все было ясно. И только когда они отошли к лифтам, не отошли — стыдливо удалились, поинтересовалась:

— Что хоть сказал-то он?

— Да так… Санитарный день, мол, и баста. А потом о двадцати пяти рублях заговорил. Якобы плата за экскурсию. Пустит-де когда угодно, лишь бы уплатили.

— Пошел он знаешь куда?! — возмутилась Иоланта. И даже застыла на месте, ужаснувшись. — Ты хоть имеешь представление, сколько на самом деле билет стоит?

— Ну сколько?

— Три рубля! И то — с правом посмотреть в любой телескоп!

— Я примерно так и думал.

— Ду-у-умал… Раньше думать надо было! В Курортном Секторе. Не-е-т. Я теперь оттуда — ни ногой, хоть ты меня клещами тяни. Это ж надо такое: четвертной билет! Да еще послереформенный! Серьги с натуральной бирюзой — моя давняя мечта — и того меньше стоят. Чтобы заработать двадцать пять послереформенных, я полмесяца трудиться должна. Да я за четвертной сама Обсерваторию открою. Без кафе-бара, но зато и без санитарных дней. Да я…

Створки лифта сходятся и отсекают от нас голоса Фанта и Иоланты, а я, автор, прежде чем догнать своих героев, объясню название сей главы. Почему «кукиш» — это понятно. Но при чем здесь масло? Не вдаваясь в истолкование идиомы, подчеркиваю: очень уж масляно глядели вслед Иоланте сонные глаза толстого заместителя. А яд? И этому есть причина. В километровом коридоре — на полпути между астрономическим чертогом и кассой причала — Фант почувствовал, что по его шее ползет муха. И смахнул ее. Муха оказалась пчелой, которая не преминула ударить обидчика в указательный палец. Вот уж действительно загадка: откуда на Орпосе — на Орпосе! — пчела?

— Ай! — вскричал Фант. — Мало им бестолковой Обсерватории, еще и бешеных пчел выращивают! — И плюнул с такой смачной яростью, что прозрачный купол обсервационного зала содрогнулся.

— Пчелиный яд полезен, — наставительно сказала Иоланта. И после этого они купили билеты на магнитоход, отправлявшийся в Административный Центр Орпоса (АЦОП).

Дебют

Пора рассказать немного об Иоланте. Негоже, чтобы героиня повести так долго оставалась в тени.