До свидания, мальчики!
Шрифт:
Дядя Петя повез груженую тачку. На нас он не взглянул, только бросил через плечо:
– Ноги обуйте.
Мы стали боком к бурту соли. Надо было одним взмахом набрать полную лопату и с поворотом корпуса и рук высыпать соль в тачку. Пока оставалось прежнее количество тачек, Михеичу нечего было делать. Он не скучал. Он уселся на верху бурта, закурил и делился с прибегающими рабочими своими впечатлениями от погрузки.
– Зайцев-то, Зайцев, эх, как животом трясет. Десять лет с тачкой бегает, а живот вроде как бы еще
Когда дядя Петя привез порожние тачки, вставленные одна в другую, Михеич скатился с бурта.
– Андреич, ведь получится. Помяни мое слово, – сказал он. – Зайцев бы до поры не пронюхал. Получится...
– Пусть нюхает, – сказал дядя Петя.
Рабочие с любопытством на нас поглядывали. Нас это не беспокоило: лопаты в наших руках были не впервые. Главное, когда работаешь лопатой, не напрягать живот. Мы умели подавлять тяжесть внутри живота, вовремя расслабляя мышцы. Оркестр ускорил темп и смолк. Слышен был только скрежет железа о соль.
У причалов мужчина в полотняном костюме выкрикивал в рупор результаты погрузки. Когда мы взялись за лопаты, бригада Зайцева была впереди дяди Петиной на полтонны. Результаты погрузки объявлялись каждый час. Но очередного результата мы не слышали: снова играл духовой оркестр – теперь гопака. Прибежал дядя Петя – он бегал теперь в оба конца.
– Сравнялись, – сказал он.
Михеич ответил:
– Все! Сейчас Зайцев будет икру метать...
Как это Зайцев будет метать икру, нас не интересовало. Мы работали. На кончике Сашкиного носа висела мутная капля пота. Я сам видел, как она упала. Но когда снова взглянул на Сашкин нос, на нем опять висела такая же капля.
– Сашка, перестань растворять соль. Ее не для этого выпаривали.
– Балда, как я могу ее растворять, если с меня течет соль.
– Ничего, это тебе не кнедлики кушать.
– Положим, когда я ем кнедлики, я тоже потею...
Я понял: разозлить Сашку мне не удастся. Жаль. Когда злишься, легче работать. От солнечного света и блеска соли резало глаза. Соль оседала на спине, на плечах, проникала сквозь матерчатый верх туфель. Плечи и спину можно было погладить ладонью и хоть на время унять зуд. А унять зуд в ногах было просто невозможно. И все равно мы не выпускали из рук лопат.
На берегу что-то произошло. К нам донеслось приглушенное расстоянием жиденькое «ура». На мачте баркаса, который грузила наша бригада, взвился красный флаг.
– Шабаш! – сказал Михеич и сел тощим задом в соль.
Я не заметил, откуда появился уже знакомый нам дядька в трусах и соломенной шляпе с оборванными полями. Он стоял и какое-то время молча на нас смотрел.
– Ага! – сказал он и побежал к берегу. Толстые ноги его не сгибались в коленях, а согнутые в локтях руки были прижаты к бокам.
На берегу уже собралась толпа. К причалу бежали с разных концов промысла. Качали дядю Петю. Остальных рабочих его бригады ловили
Михеич сказал:
– Дай и я полетаю. – Он отбросил цигарку и встал. Брюки на нем казались пустыми. Он бежал к толпе и кричал: – Братцы, тут я!
К причалу спешил духовой оркестр. Последним бежал барабанщик. Из-за огромного барабана видны были только ноги и голова.
– Володька!
Я оглянулся. Над буртом соли красовалось Витькино лицо, наискось перечеркнутое бинтом.
– Как дела?
– Пока никак. Жди, – ответил я.
Я и Сашка скромно сидели на бортике бассейна и, упоенные делами своих рук, смотрели на берег. Там качали теперь всех подряд. Кого поймают, того и качали. Оркестр играл туш. От причала на моторе отошел баркас, и двое матросов ставили на носу парус. Эти пузатые кораблики ходили вдоль берега до самой Феодосии. Там в течение часа соль из их трюмов перегружалась в железнодорожные вагоны. Мы знали, что к концу пятилетки и на наших промыслах будет построен механизированный причал. Мы все знали о будущем нашего города.
Подошел дядя Петя. И с ним мужчина в полотняном костюме и толстый дядька в трусах и шляпе.
– Где правда? Где? – кричал он. Голос у него оказался неожиданно высоким, скандального тембра.
– Пойми, Зайцев, дело не в ребятах, – сказал мужчина в полотняном костюме. – Рывок новый сделали. Понимаешь, рывок...
Зайцев отстал шага на два и остановился, точно примериваясь боднуть.
– Ры-во-о-ок... Я тебе, Аникин, рвану. Попомни! Я на погрузку всех семерых приведу. Мало будет – бабу заставлю тачку толкать. Я тебе рвану-у!
Зайцев повернулся и побежал своей неуклюжей побежкой. Ходить спокойно он уже, наверно, не мог. Сашка сказал:
– Интересно, дома он тоже бегает?
– Спасибо, Аникин, за почин. И вам, ребята, спасибо.
– За что спасибо, Гаврила Спиридонович? Вроде не на тебя – на государство работаем.
– От имени государства и благодарю.
– Ну раз у тебя такие права есть – благодари, – сказал дядя Петя.
Мужчина в полотняном костюме засмеялся. Он ушел, а дядя Петя перевернул тачку дном вверх и стал выгружать из сумки редиску, лук, яйца, копченую тюльку.
– Для одного человека многовато, – шепотом сказал Сашка.
– Молчи, – также шепотом ответил я.
Рабочие дяди Петиной бригады тоже обедали. Почти у всех было молодое вино. Оно шипело и пенилось в граненых стаканах. Налив стаканы, рабочие поднимали их и говорили:
– За твое здоровье, Андреич!
Дядя Петя отвечал:
– Пейте на здоровье.
Сам он вина не пил, но мы знали: выпивку за порок не считал.
Мы сидели смирно, опустив руки между колен, и смотрели. Дядя Петя зачерпнул из бурта горсть соли и бросил ее между разложенных закусок. Теперь он тоже смотрел на нас. Очень трудно было выдержать его взгляд, но мы выдержали.