До свидания, мальчики!

Балтер Борис Исаакович

Витькин дом был крайним на улице. Его начали строить года четыре назад, а пока его строили, Витька с родителями жил сначала в городе на частной квартире, а потом во времянке, слепленной на скорую руку. Мы помогали строить дом. Всю глину, которая пошла на штукатурку, вымесили наши ноги. Днем приходили Катя и Женя. Инки тогда еще с нами не было. Мы спускались к морю, купались, потом тетя Настя – Витькина мама – кормила нас обедом, который готовила на очаге, сложенном из песчаника. Обед пах дымом и казался нам очень вкусным. Потом возвращался с работы дядя Петя с товарищами по бригаде. Мы уходили в город, а взрослые до полночи работали на доме.

Так вольно

мы чувствовали себя на Пересыпи не всегда. Витьку на Пересыпи сразу приняли за своего, а мое и Сашкино появление почти всегда сопровождалось дракой. Даже не дракой. Драка – это когда бьют друг друга. А на Пересыпи били меня и Сашку в одностороннем порядке. Били ватагой во главе с Мишкой Шкурой, придурковатым и на вид добродушным малым, одного с нами возраста. У Мишки Шкуры были слюнявые губы, и он всегда смеялся. Витька говорил о нем: «Дурак, дурак, а хитрый». Поначалу мы как-то пробовали сопротивляться, но от этого нам попадало еще больше. Когда нас ловили вместе с Витькой, то били всех троих, потому что Витька не желал оставаться зрителем. Правда, потом перед Витькой извинялись. Поэтому я и Сашка старались не попадаться на глаза пересыпской ватаге, а если нам не удавалось вовремя удрать – не сопротивлялись. Мы получали пару раз по физиономии, и после этого нас с миром отпускали. Так продолжалось до тех пор, пока в наши взаимоотношения с пересыпскими ребятами не вмешался дядя Петя. Он появился, когда нас однажды окружили и готовились бить. По-моему, дядя Петя давно подкарауливал такой момент. Я и Сашка, бледные и затравленные, стояли в кругу настороженно притихшей ватаги.

– Артелью работаете? – спросил дядя Петя. Потом сказал нам: – Выбирайте себе по силам, – а сам присел в холодке под кустом.

Мы выбрали. Выбрали честно: противники были одного с нами роста и примерно такой же силы. Исход драки был предрешен присутствием дяди Пети. Мы вкладывали в свои удары всю пережитую боль и унижение. Сашка до того озверел, что, когда противник его, отбежав в сторону, сказал: «Хватит», еще пару раз ударил его. Я никогда раньше не видел Сашку таким. Из его носа тонкими струйками текла кровь, он, казалось, оглох и ослеп. Прибежал Витька. Он обнял Сашку и долго не мог ему втолковать, что драка кончена. Сашка рвался из рук и орал: «Убью!». Витьке пришлось повалить Сашку на песок. Ватага молчала.

– Если еще хоть раз артелью побьете, ноги повыдергиваю с того места, где растут, – сказал дядя Петя.

Он ушел береговой тропкой на промыслы.

Возбуждение, вызванное дракой, постепенно улеглось. Победители и побежденные, стоя по колено в воде, умывались. Мишка Шкура, с которым дрался я, выворачивал верхнюю губу и всем желающим показывал окровавленные зубы.

– Чем он меня звезданул, не пойму, – говорил Мишка и хохотал.

Происшествие имело продолжение. Вечером отцы избитых нами ребят пришли к дяде Пете «объясняться». Посмотреть драку взрослых собралась вся Пересыпь. Жаждущие реванша отцы пришли верхом, а уходили низом, отплевывая вместе с кровью песок: дядя Петя в разорванной и спущенной с плеч рубахе кидал их с обрыва.

Было нам тогда чуть больше четырнадцати лет. С тех пор никто на Пересыпи нас не трогал. И нам не надо было больше пробираться к Витьке тайком по диким пляжам. А главное – мы могли приводить на Пересыпь девочек, не боясь унижения. Улица тогда была совсем узкой. За четыре года море во время штормов намыло песчаные дюны, теперь улица стала шире.

Тетя Настя стояла в открытой калитке, смотрела на Витьку и то расстегивала, то застегивала на груди пуговичку ситцевой

кофты. Тетя Настя была совсем молодая, – не верилось, что Витька ее сын.

– Отец дома? – спросил Витька.

– Ушел. Вернулся с работы, переодел все чистое и ушел.

Тетя Настя засматривала Витьке в лицо, а нас как будто не замечала. Плохой признак. Мы отошли на край улицы, но все равно все слышали.

– Ты меня прости, сынок. Я ведь не хотела. Отца мне жалко и тебя жалко. Закружили вы меня совсем. Глаз болит? Болит глаз? – Тетя Настя снизу вверх заглядывала Витьке в лицо и поправляла проворными пальцами сползший на щеку бинт.

– Подумаешь, болит. Что же, у меня синяков не бывало? – ответил Витька.

Он косился на нас и чуть отстранялся от материнских рук. Мы делали вид, что любуемся морем. На воде проступали краски: сиреневые, алые, фиолетовые – все разных оттенков и густоты. Они лежали полосами, не смешиваясь, а даль моря переливалась, подсвеченная сиянием уже невидного солнца.

Сашка повернулся, задев меня плечом.

– Дядя Петя идет, – сказал он.

Дядя Петя шел посередине улицы в черном костюме из грубого сукна. В этом костюме он приходил по субботам в школу. Он прошел калитку между женой и сыном, не взглянув на них. Тетя Настя и Витька пошли за ним. У крыльца дядя Петя остановился и вытянул в сторону левую руку. Тетя Настя проворно подошла к нему, и он опустил руку ей на плечо. Так они поднялись на террасу, а потом вошли в комнату. И когда дядя Петя поднимался на крыльцо, под его ногами скрипели сухие доски ступенек. Прежде чем войти в комнату, дядя Петя остановился и громко сказал:

– Запомни, Настя, скажут три человека: ты пьяный, – ложись и спи, хоть вина и не нюхал.

Дядя Петя как будто обращался к тете Насте, но мы-то поняли, кого он имел в виду. Мы подошли к ограде. Катя сказала:

– Тетя Настя совсем не похожа на маму. – Катя часто говорила невпопад. Мы к этому привыкли и не обращали на ее слова внимания.

На террасу вышел Витька, сказал:

– Я дома останусь.

– Что случилось? – спросила Женя.

Витька спустился с крыльца и подошел к забору.

– Сам не знаю...

– Он что-нибудь говорит? – спросил Сашка.

– На терраске про пьяного сказал. Еще ужинать попросил, а больше ничего не говорит.

– Афоризм, – сказал Сашка.

– Ладно, идите. Женя, не обижайся: из дома сейчас уходить неудобно.

– Что я, дура? Завтра, как встанешь, приходи. В шесть часов встанешь – в шесть приходи...

– Отец твой ругаться не будет?

– Глупости. Пусть только попробует...

Мы никогда не обращали внимания на настроение Жениного отца и совершенно не интересовались, что он о нас думает. Не трогали меня и крики Сашкиной мамы. А вот перед дядей Петей я чувствовал себя в чем-то виноватым. Напрасно я повторял себе, что никакой вины перед дядей Петей за нами нет, на душе у меня все равно было погано, словно я совершил какое-то предательство. По Сашкиному лицу я видел, что ему тоже не по себе.

Витька стоял у ограды, пока мы не завернули за угол.

– Зло берет. Человек сдает завтра последний экзамен, а ему треплют нервы, – сказала Женя.

– Тебя часто берет зло. Ты тоже вчера на пляже кричала на Витьку за училище, – сказал Сашка.

– Глупости, я вовсе не кричала. Я просто говорила, что его могут послать в город, где нет консерватории.

– Правда, куда вас пошлют? В какой город? В какое училище? Мы ведь так ничего и не знаем, – сказала Катя.

– Они не знают, а мы знаем! Нам самим никто ничего об этом не сказал.