До свидания там, наверху
Шрифт:
Обернувшись, он взглянул на спину зятя. Стратегически обдуманная позиция. Должно быть, это раздражает, когда чувствуешь, что за тобой наблюдают сзади. Их взаимные маневры невольно напоминали шахматный дебют, когда партнеры только приступают к игре, обещающей множество неожиданных поворотов.
Эти двое спонтанно прониклись друг к другу тихим, почти безмятежным отвращением. Своего рода обещанием длительной взаимной ненависти. Перикур тотчас почуял, что Прадель подлец, однако не мог противиться увлечению Мадлен. Вслух это не было сформулировано, но достаточно было взглянуть на парочку, и мигом становилось ясно, что Анри Прадель доставляет Мадлен громадное наслаждение и она на этом не остановится, она хочет заполучить этого мужчину, неудержимо хочет.
Дочь господин Перикур любил,
Мужчины не поймут, чту в этом Анри было такого магически влекущего, что могло бы оправдать подобную поспешность, да, он недурен собой, допустим, но… таково мнение мужчин. Потому что женщины – те как раз прекрасно понимали. Глядя на эту походку, волнистые волосы, светлые глаза, широкие плечи, кожу – о боже! – они понимали, Мадлен Перикур захотела всего этого отведать и осталась весьма довольна результатом.
Господин Перикур не противился, битва была заранее проиграна. Он удовольствовался введением благоразумных ограничений. В буржуазной среде это именовалось брачным контрактом. У Мадлен не нашлось возражений. Красавец-зять, напротив, похоже, рассердился, ознакомившись с документом, подготовленным семейным нотариусом. Мужчины поглядели друг на друга, без слов – разумная предосторожность. Мадлен, оставаясь единственной собственницей своего имущества, делалась совладелицей всего нажитого в браке. Она понимала сдержанную подозрительность отца в отношении Анри, ощутимым свидетельством чего и стал брачный контракт. Когда тебе принадлежит подобное состояние, благоразумие становится второй натурой. Мужу она с улыбкой разъяснила, что это ничего не меняет. Но Прадель знал: это меняет все.
Поначалу он чувствовал, что его обокрали, что его усилия были скверно вознаграждены. В жизни многих его друзей брак помог решению всех проблем. Добиться этого было порой нелегко, требовались деликатные маневры, но в итоге тебе доставалась кубышка, и ты мог себе позволить все, что угодно. Однако для него женитьба мало что изменила. Что касается образа жизни, тут все было по-королевски, и он с удовольствием этим пользовался, ничего не скажешь! Он был бедняком с непомерно роскошным образом жизни (из своих личных средств он быстро потратил около ста тысяч франков, вложив их в переустройство родового поместья, но там еще предстояло вкладывать и вкладывать, все рушилось, это была прорва).
Да, богатства он не обрел. И все-таки его шаг вовсе не обернулся осечкой. Прежде всего, женитьба поставила финальную точку в этой старой истории со штурмом высоты 113, которая его несколько тяготила. Всплыви она теперь, риска не было никакого, ведь он богат, пусть опосредованно, и связан с семейством столь же могущественным, сколь известным. Женитьба на Мадлен Перикур сделала его почти неуязвимым.
К тому же он получил колоссальное преимущество: семейные связи. (Он стал зятем Марселя Перикура, близкого друга господина Дешанеля, друга Пуанкаре, Доде и множества других важных персон.) И он остался весьма доволен первыми результатами своих инвестиций. Через несколько месяцев он уже не станет склоняться перед тестем: он трахает его дочь, присосался к его связям, а через три года, если все пойдет по плану,
Господин Перикур был в курсе относительно способов обогащения, применяемых мужем дочери. Этот юноша, несомненно, действовал быстро и эффективно; встав во главе трех предприятий, он за несколько месяцев уже получил около миллиона чистой прибыли. В этом плане он вполне соответствовал духу эпохи, но господин Перикур инстинктивно не доверял этому успеху. Слишком вертикальный взлет, дело сомнительное.
Вокруг почтенного Перикура собралось несколько человек – его сторонники: успешные люди всегда создают поле притяжения.
Анри наблюдал за тестем при деле. И восхищенно учился. Да, старик силен. Какой апломб! Перикур с обдуманной щедростью рассыпал замечания, разрешения, рекомендации. Окружающие научились воспринимать его советы как приказы, его сдержанность как запрет. На таких людей невозможно сердиться, когда они вам в чем-либо отказывают, ведь они могут забрать у вас и то, что еще осталось.
В этот момент в курительной наконец появился Лабурден, весь в испарине, комкая носовой платок. Анри сдержал вздох облегчения, одним глотком допил свой коньяк, поднялся с кресла и, ухватив его за плечо, повел в соседнюю комнату. Лабурден торопливо семенил на своих коротких толстых ногах, будто и без того недостаточно вспотел…
Лабурден был дураком, поднявшимся на собственной глупости. Последняя воплощалась в исключительном упорстве – неоценимое достоинство для политика, – впрочем, его упорство было всего лишь следствием неспособности переменить свое мнение и полного отсутствия воображения. Тупоумие – удобное качество. Посредственный почти во всем, почти всегда нелепый, Лабурден относился к тем людям, которых можно поставить куда угодно, они будут проявлять преданность, короче, ломовая лошадь, которой можно отдавать любые приказы. Только не проявить ум – громадное преимущество. На его лице было написано все: его добродушие, любовь пожрать, трусость, ничтожность и, главное – главное, похоть. Неспособный удержаться, чтобы не ляпнуть какую-нибудь пошлость, он устремлял сочившийся вожделением взгляд на любых женщин, особенно на горничных, тех он лапал за зад, как только они поворачивались к нему спиной. Прежде Лабурден трижды в неделю посещал бордель. Я сказал «прежде», так как постепенно он приобрел известность за пределами округа, где являлся мэром и где его постоянно осаждали просительницы, так что он удвоил приемные дни, и всегда находились одна-две женщины, способные избавить его от посещения борделя в обмен на разрешение, льготу, подпись, печать. Лабурден был счастлив, очевидно счастлив. Набитый живот, переполненные яйца. Всегда готовый пристроиться к очередному столу или к очередной заднице, он своим избранием (мэры избираются) был обязан горстке влиятельных людей, над которыми царил господин Перикур.
– Вы войдете в комиссию по размещению государственных заказов, – в один прекрасный день возвестил ему Прадель.
Лабурден обожал входить в различные комиссии, комитеты, делегации: он усматривал в этом доказательство собственной значимости. Он не усомнился, что новое назначение исходит лично от господина Перикура, раз об этом сообщил его зять. Он скрупулезно записал крупными буквами точные инструкции, которым должен был следовать. Отдав все распоряжения, Прадель указал на листок бумаги.
– Теперь извольте уничтожить это… – сказал он. – Может, еще и в витрине «Бон Марше» выставить?
Для Лабурдена это стало началом кошмара. В ужасе оттого, что он может провалить поручение, он все ночи напролет пытался припомнить указания пункт за пунктом, но с каждым повторением – чем дальше, тем больше – все путалось, назначение обернулось для него пыткой, а комиссию он просто возненавидел.
В тот день во время заседания он выложился без остатка, пришлось размышлять, что-то говорить, – словом, он покинул комиссию, совершенно выбившись из сил. Изнуренным, но счастливым, поскольку возвращался с сознанием исполненного долга. В такси он пережевывал несколько фраз, как ему казалось, «прочувствованных», больше всего ему нравилась эта: «Дорогой друг, не хочу хвастаться, но, кажется, я могу заявить…»