До свидания, товарищи !
Шрифт:
В этот полуденный час у каждого образованного, не лишенного честолюбия немецкого офицера был повод проникнуться сознанием своего участия в величественном событии - в переправе через реку, служившую тысячелетие чужому народу священным и последним естественным оборонительным рубежом. Командованию переправа открывала самые заманчивые оперативные возможности. Карта, развернутая в дивизионной штабной машине, позволяла генералу М. их воочию видеть. По рации он обсуждал со штабом корпуса, какие варианты предпочтительны.
7
Чугунов сбрасывает газ и делает "горку", - самолет почти неподвижно повис
Пора! Толкнул штурвал вперед. "Пешка" клюнула носом, а его, как мячик, подбросило вверх. Но ремни держат и тащат за машиной в километровую пропасть. На дне ее - тоненькая веревочка, перетянутая между двумя берегами реки. Скорость растет, голова разбухает под шлемом, режет глаза - будто на пламя газосварки пялишься. Боли нет, но тем отвратительнее - будто кол вошел в пах и проходит все выше вместе с отрыжкой столовской вермишели и полупереваренного мяса. В кабине задымило - в воздухе вся пыль, набившаяся в невидимые щели в цехах завода, на аэродромах перегонки. Переправа растет, тело зеленой гусеницы расчленяется на танки, грузовики, бронетранспортеры... На мосту в разные стороны разбегаются фигурки.
– Правее 0-20! Еще правее...
– кричит штурман.
– Какое тут прицеливание!
– скрипит Чугунов зубами. Чуть заметное движение рулей - и тонны металла бросает из стороны в сторону, как ветер бумажку.
– Сброс!
На секунду закрывает глаза. Сейчас две туши бомб летят рядом под крылом самолета. Сопротивляясь той силе, которая приплющила к креслу, тянет штурвал на себя. Кровь отливает от мозга. Бывает, пилоты теряют сознание, бывает, отваливаются плоскости аппарата. Но если даже его "тройка" развалится на куски, он будет продолжать в пустом воздухе управлять своими руками и ногами, как в живом самолете, - так летит обезглавленный петух, уже не зная, куда и зачем.
Понтоны, дорога в лесу, белесая трасса зенитных снарядов над фонарем кабины - все промелькнуло в доли секунд. "Попал Агапов, попал!" - слышит стрелка, на обязанности которого наблюдение за задней сферой. Но где остальные?.. Куда все подевались? Сбили?.. Повернули назад?..
Чугунов поворачивает голову - штурман поднимает плечи. Голосам штурмана и стрелка тесно в наушниках ларингофона. Они говорят, что увидели и что о случившемся думают. Кажется, одна машина сбита, остальные, после выхода из пике, сразу развернулись на обратный курс...
С ревом, на скорости пятьсот километров в час "пешка" летит над лесом, но летчик ничего не слышит, язык увяз во рту, все замерло в нем от короткой простой
Ярости Чугунова нет границ. Неужели не поняли, как им повезло: немцы сами себя загнали в ловушку. Нет лучше цели для штурмовки, чем неподвижная колонна. Нет, товарищи командиры сами полезли головой в петлю и потащили за собой других - разбить один-два понтона, цена которым пять рублей в базарный день, - туда, где их противник с нетерпением ждет. Правильно батька говорил, дураков и в церквях бьют. И ничего уже не исправить.
Эта правда сокрушила все, что он всю жизнь создавал из себя, кем стал и чем гордился. Он брошен своей эскадрильей - почему? зачем?.. Сознание, словно пальцы запускает в песок, - пытается уцепиться: утро, задача с одним неизвестным, Махонин, взлет "сливовых косточек", Стенин... но песок осыпается... пустота, и он летит в бессмысленный и неодолимый хаос, превращающий огромные армии в пыль, высокие слова - в чушь, приказы - в болтовню. Поражение пришло с совсем другой стороны - темной, зловещей.
– Командир, я хочу сказать... Если останетесь жить, передайте Валентине, что я ее любил. Адрес в чемодане, в блокноте.
Но Чугунов уже ничего не скажет до самого близкого конца. В последние минуты жизни свою жалость летчик отдал экипажу, последнюю любовь - самолету, его мощной чуткой силе, красоте и молодости. Он снова приведет его к переправе, но с другой стороны.
Уже видит дорогу. Чужие человеки сейчас получат урок нормальной войны: ужаса, о котором не упоминают уставы, ничего не пишется в газетах, не рассказывается даже в письмах домой, и от которого не последние мужики мочатся в штаны.
Дорога кишит движениями. "Пешка" клюет вниз, и курсовые пулеметы начинают подметать этот "проспект", убивая штатный состав какой-то механизированной части и коверкая ее механизмы. Каждый, кто бежит от дороги, бежит, спасаясь от лап войны. Солнечный зайчик от дверцы грузовика попадает в глаз Чугунова, пулеметная трасса простегивает бочки в кузове, они подпрыгивают, как живые, и розовый огонь покатился вверх легким мячиком. "Пешка" будто сдирает кожу с зеленой шевелящейся гусеницы.
Почти касаясь деревьев, Чугунов уводит самолет в сторону от реки, над которой - экипаж это увидел - "мессершмидты" добивали его эскадрилью.
Чугунову удалось уйти от переправы, но все же "тройка" была замечена. "Мессер" снизился и расстрелял по "пешке" свой боезапас. Самолет постарел от пробоин. Стрелок замолчал, штурман, закинув назад голову, сполз с сиденья под ноги Чугунову накатился коврик крови.
8
Прерванное движение возобновилось бы, если бы не мешали разбитые русскими грузовики, если бы не пришлось заменить несколько понтонов. Бравый танкист привел танк и, сминая покалеченные машины, оттеснил их от дороги прочь. По освобожденному проходу проехал генерал М. Он остановил свой "опель" на косогоре, с которого хорошо была видна переправа. Со стороны русских ни одного выстрела. Рядом зенитчики расчищали орудийный дворик от гильз. Настроение у штабных офицеров приподнятое. Тут и там солдаты перекусывали. Многие загорали в густой траве заливного луга, а дальше - у поворота реки - солдаты устроили купанье. Оттуда доносились крики и смех.