До встречи в раю
Шрифт:
…Через полчаса у Лаврентьева зазвонил телефон. В трубке послышался глуховатый голос:
— Ну, как тебе моя гуманитарная акция?
— Нет предела восхищению, — ответил командир, узнав Кара-Огая. — Как говорят у нас, горбатого и могила не исправит… Тебе мало своих бандитов, так ты еще этих выпустил! Они же весь город на уши поставят.
— Каждый человек, Женя, имеет право на свободу, — наставительно сказал Лидер. — Эти бывшие узники совести…
— Без совести, — уточнил Лаврентьев. — Дураку воля — что умному доля: сам себя сгубит.
Как
Потом в таком же темпе доктор со свитой обошел второй этаж. Лавируя между койками, из-за недостатка места выставленными в коридорах, Шрамм высказал замечания по поводу плохой уборки помещений.
После обхода стал вызывать пациентов. Начал Шрамм с больного со странной фамилией Шумовой. Он действительно соответствовал ей. Больной любил бегать по коридорам, изображая мотоцикл, урчал, пускал пузыри и даже катал на спине своих товарищей по палате. С прогрессированием болезни он стал необычайно прожорливым, нагло воровал пайки у больных, растолстел и больше не бегал, а лежал или сидел на кровати.
— Ну что, голубчик? — Доктор глянул на больного поверх очков. — Как вы себя чувствуете?
— Хорошо, — осклабился Шумовой и подался вперед.
— Что-то вы растолстели, милый друг. Перестали двигаться, все в кровати валяетесь. Раньше хоть бегали, — укоризненно заметил доктор.
При последних словах Шумового будто подменили, он оживился, радостно заурчал:
— Ур-р, ур-р-р-р…
— Ну, полноте, полноте, голубчик. Мне никуда ехать не надо…
Больного Карима никогда не называли по фамилии, потому что она была сложна и непроизносима.
— Здравствуй, Карим. Заходи, садись, — приветливо начал Иосиф Георгиевич.
Больной молча сел, уставился в одну точку.
— Как здоровье, как чувствуешь себя?
— Спасибо, — буркнул Карим и сплюнул на пол. — Все мерзко.
— А вот это некрасиво, — мягко заметил доктор. — Ведь кому-то придется убирать.
— Будто не знаете кому, — резонно парировал больной.
— Я вижу, ты сегодня не в настроении. А мне просто хотелось пообщаться с тобой.
— Ну? — выразил нетерпение Карим.
— Думаешь ли ты о самоубийстве?
Карим отвел взгляд.
— А о чем ты чаще всего думаешь?
— Ну, о чем… О всем. О том, что надоело все.
— Расскажи о своих мыслях, освободись от них.
Карим хмыкнул, посмотрел холодным взглядом.
— Была история, доктор. Одна старуха пригласила родственников мужа. Выставила на стол голубцы. Хорошие, большие. Те все поели, понравилось. «А где же наш Рафик?» — спрашивают. А она отвечает: «А вы его только что съели. Я из него голубцы сделала». И показала остатки.
Доктора затошнило. «Ну и гадость, однако!»
— Тебе не надо забивать голову такими историями, — наставительно сказал он и тут же подумал, что запрет, насильное
— Каждый раз, когда вас вижу… Я еще много таких историй знаю. Но с вами это уже не связано.
Шрамм стряхнул горькие мысли, сосредоточился.
— В детстве всем нам при существующей тогда системе внушали категорический императив, безусловное жизненное кредо, которое можно низвести до простейшей формулы: «существуя — сгорать». Сгорать за идеи партии…
— Как Пиросмани? — холодно уточнил Карим.
— Что? — не понял Шрамм. — Ах, вы об этом…
Карим имел в виду больного по кличке Пиросмани, который по своей приверженности к пиромании поджигал все, что могло гореть, — как только ухитрялся достать спички.
— У него другое: «существуя — сжигать», — сдержанно пошутил доктор. — Но мы, кажется, отвлеклись, милый друг.
— У меня все мысли интересные, — холодно предупредил Карим. — Просто они никому не нужны. А не нужны они потому, что они правильные. Поэтому я здесь, и я одинок… Если б мне дали развернуться, выделили в мое распоряжение хотя бы сто человек, я бы смог перевернуть человеческое сознание.
Когда Аделаида привела очередного больного, доктор сказал:
— Предыдущему пропишите усиленную дозу пирогенала.
— Он вроде бы пока ничего, спокойный, — аккуратно заметила она.
— Он уже на подходе, — небрежно ответил Шрамм.
Следующему больному, Автандилу Цуладзе, Шрамм задумал устроить «прочистку мозга». Чем больше «сажи», тем настойчивее надо чистить психические тягостные воспоминания. У каждого шизофреника есть вытесненные в бессознательное и рвущиеся подспудно наружу аффективные переживания.
— Что вас беспокоит? — после «сеанса» спросил Иосиф Георгиевич. — Мне сказали, что вы мечетесь, ходите взад-вперед, будто не можете найти себе места.
— Здесь, доктор, действительно нет мне места. Мое место… далеко отсюда. И роль предначертана иная, а не та, что вы мне навязываете: валяться на кровати в вашей лечебнице. Вы маленький узурпатор, в ваших руках — жизни и судьбы.
— Оставим это, — как можно мягче попросил доктор, усмехнувшись про себя: «Еще один мессия».
— Оставим, — согласился Автандил.
— У вас не бывает смутных ощущений, позывов совершить нечто ужасное? Скажем, давным-давно вы пережили что-то тяжелое, ужасное, отвратительное, гадкое.
— Есть такое, — сразу же сознался Автандил.
— И какое же? — спросил доктор дружелюбно и заинтересованно.
— Мне хочется снять с вас золотые очки и раздавить их своим солдатским ботинком.
— За что?! — поразился доктор.
— За то, что после той встречи с вами меня рвало. Вы мне прописали какую-то гадость… Кстати, ботинки, которые мне выдали, мне тоже не нравятся. Их уже носил солдат из соседнего полка. Я это точно знаю. Он умер, а ботинки мне достались. Вы, наверное, хотите, чтобы он приходил ко мне по ночам и требовал вернуть их обратно?