До второго потопа

Дивеевский Дмитрий

Абвер сообщил в свою штаб-квартиру перехват телефонного разговора адъютанта Паулюса Вильгельма Адама и обер-квартирмейстера 6-й армии полковника Баадера:

«Адам. Согласно вчерашним донесениям, в «котле» теперь состоит на довольствии только 270 тысяч человек. Но и для такого количества далеко не достаточно перебрасываемого по воздуху продовольствия. Армия получает лишь небольшую долю своей минимальной потребности. Прямо сказать, это большое свинство, и виноват в этом в первую очередь Геринг. Он, видимо, как всегда, прихвастнул, заверил Гитлера, что военно-воздушные силы полностью обеспечат снабжение армии материальными средствами. Чтобы боеспособность армии сохранить хоть в какой-то

мере, надо перебрасывать не менее 500 тонн. Следовательно, ежедневно должны были бы летать 250 «юнкерсов-52» с грузоподъемностью 2 тонны каждый. Ни разу не удавалось этого осуществить. Армию ждет тяжелейшая катастрофа, масса людей погибнет от голода, замерзнет, если наземная связь с котлом не будет восстановлена в кратчайший срок. Скажите, Баадер, почему армия сразу, в первые же дни, не прорвала еще слабое кольцо окружения и не пробилась на юго-запад? Конечно, это не обошлось бы без жертв, но главные силы были бы спасены.

Баадер:. Я знаю только одно. Командующий неоднократно просил разрешения на прорыв из окружения, но Гитлер каждый раз эти предложения отклонял».

Словно желая сделать положение окруженных еще более трагическим, руководство люфтваффе допустило неописуемый хаос при погрузке отправляющихся в Сталинград самолетов. Вместо того чтобы до предела нагрузить их продуктами, боеприпасами, медикаментами и теплой одеждой, министерство пропаганды додумалось перебросить окруженным 200 тысяч газет и листовок. Вслед за листовками нередко привозились ящики хорватских железных крестов для раздачи союзникам, вместе с немцами и румынами оказавшимся в Сталинградском котле. В большом количестве присылались перец и майоран. Но верхом издевательства стала отправка окруженным и замерзающим солдатам ящиков с презервативами.

Вместе с нелепейшими грузами в Сталинградский котел продолжали перебрасывать новых солдат, словно там без них едоков было мало. Считали необходимым вернуть в свои части солдат и офицеров, у которых отпуск закончился. Происходило все это в то самое время, когда хлебный паек окруженных уменьшился до ста граммов в сутки, и мясо сдохших лошадей стало их главной пищей. Советские зенитчики и летчики-истребители все туже стягивали кольцо воздушной блокады. После того как они стали сбивать большую часть пытавшихся добраться до Сталинграда немецких самолетов, немцы отказались от полетов в дневное время. А летать ночью могли далеко не все их экипажи. Армия Паулюса погибала в русских снегах, но Адольф не давал приказа на прорыв из окружения.

Манштейн также был не в состоянии чем-то помочь. Его танки встретили ожесточенное сопротивление свежих русских танковых соединений, и стали отползать назад. Теперь бронетехника рейха уступала советским танковым войскам во всем: и в броне, и в живучести и в скорости.

Т-34 становились хозяевами поля боя, а первые «Тигры» еще только сходили с конвейеров в Пльзне.

Паулюс знал, что его армия обречена. Он сидел в подвале сталинградского универмага в окружении своих генералов и беспощадная ярость точила его душу. Миллион людей гибнет сегодня только потому, что в Берлине сидит полоумный дегенерат, возомнивший себя величайшим полководцем всех времен. Моральный урод, не знающий основ военной науки, управляемый отклонениями собственной психики, равнодушный к чужим жизням, является вождем немецкого народа! И в эту беду немцы бросили себя собственными руками! Паулюс вспоминал свежий анекдот, облетевший армию в последние дни: Гитлер, не зная как быть со Сталинградом, посетил склеп Наполеона. Он отодвинул надгробный камень и спросил: «Император, ты воевал в России, ты знаешь русских, у меня проблемы под Сталинградом, скажи, как мне быть?

– Ложись рядом» – послышался голос из склепа.

Фельдмаршал не знал, что тот, кого он ненавидит, находился в сумеречном состоянии психики. По ночам Адольфу мерещился белый, обжигающе-холодный снег.

Он нагишом падал в этот снег и кричал от ужаса, чувствуя, как ледяные иглы проникают в его тело. Потом, когда он приходил в себя, он понимал, что никогда больше не сможет наслаждаться видом заснеженных гор, видом покрытых снегом лесов, потому что он ненавидит этот снег, он не в состоянии его видеть. Адольф прижимал с себе Еву и хотел ее тепла. Он стремился проникнуть в нее, но ничего не получалось, и он жадно и слюняво вылизывая ее тело, заставлял мочиться себе на лицо. Его сотрясала нервная дрожь, доходящая до конвульсий. Адольф видел в свете ночника лицо Евы, оно было напряженным и испуганным. Ее парализовал страх. Однажды утром она не вышла к завтраку. Когда он послал за ней адьютанта, тот вернулся бледный как полотно, и прерывающимся голосом пролепетал, что госпожа Браун не дышит. Адольф завыл как собака, и бросился в спальню. Ева приняла сверхдозу снотворного, но врачи спасли ее.

37

Уваров и Тиль

Тиль старался не смотреть на Уварова. Тот неузнаваемо изменился. Его лицо покрылось синеватой бледностью, спазмы желваков проявились буграми, глаза светили из темных глазниц лихорадочным блеском, обрубленная рука не разгибалась и торчала культей вперед.

– Мы с Вами понимаем, что Вы уже не жилец. Вы восходите на небо и ничего с Вами поделать нельзя. Единственное, что я могу Вам предложить, это облегчить Ваши страдания. Вы выдаете свой источник информации, а я в благодарность за это приказываю Вас расстрелять. И вместо страшных мук Вы отправляетесь в путешествие к своему православному богу, на какую-нибудь ангельскую должность.

Виктору было очень трудно говорить. Боль сковывала тело, нестерпимо жгло отсеченную руку, разбитый рот не позволял выговаривать слова. Но он все-же нашел в себе силы, чтобы прошепелявить:

– Как же меня за предательство назначат на такую должность? Или Вы забыли заповедь «не предай» и «кто умрет за други своя»?

– Да, спорить с вами трудно. Наши философские взгляды далеко расходятся.

– Философские? Я подпольщик, а Вы палач.

Тиль побледнел от ярости. Нос его заострился, глаза сверкнули.

– Палачи Вас ждут в подвале.

– В подвале меня ждут нелюди. Они от запаха крови пьянеют. А палач – это Вы. Начали, наверное, с гитлерюгенда, а превратились в убийцу. Все арийские сверхчеловеки – убийцы. Вы раса убийц.

Бледный от бешенства Тиль вызвал дежурного.

– В подвал его. Применить крайние меры дознания. Но не доводить до смерти. Головой отвечаете.

Гриц и Сашко играли в карты при свете тусклой лампочки. На бетонном полу подвала поблескивали лужицы воды, видно, его только что мыли. Увидев Виктора, они заулыбались.

– Вот и наш воспитанник пришел – ласково сказал Сашко – смотри, какой красивый. Только ручки у него не в порядке. Одна на другую не похожа.

– И вправду, не похожа. Под трамвай, что ли попал – сказал Гриц, и оба захихикали. – А что велел господин офицер?

– Пытать до предела, но не убивать – сказал дежурный.

– Это хорошо. Хоть поработаем от души. Значит так, воспитанник: нам нужны только фамилии, клички и адреса. Мы тебя будем пытать, а ты нам будешь их называть. Если думаешь, что не будешь – то ошибаешься. Ну, давай Гриц, сначала уравняем ему ручки.

Виктора снова поставили на колени перед скамьей, Сашко схватил его левую руку и крепко прижал к поверхности скамьи. Гриц снял со стены топор на длинной ручке, поднес его к лицу Уварова.

– Ну, как, будем говорить?

Уваров не отвечал, только закрыл глаза.

Гриц сильно размахнувшись топором, отсек кисть.

Боль прожгла Виктора. Он конвульсивно дернулся, но нашел в себе силы поднять голову. Взглянул на лежащую на полу, окровавленную кисть и смог думать только одно: «Господи Боже, помоги!» Каким-то чудом он не терял сознания.