Шрифт:
Ирвин Шоу
Добро пожаловать в город!
Сборник рассказов
"ГОРОД ПОГРУЗИЛСЯ В ПОЛНУЮ ТЕМНОТУ"
Датчер стоял возле бара, думая о том, как все же приятно после душа ощущать чистоту своего тела, и о том, не стоит ли пропустить еще стаканчик -- он пока не утолил жажды. Как он рад, что наконец остался один,-- с удовольствием разглядывал девиц, одним ухом прислушиваясь к разговорам вокруг.
– - Англичане и французы,-- говорил человек в клетчатом пиджаке,-будут, словно челноки, сновать туда и обратно по территории всей Германии -от Парижа до Варшавы. К тому же у него нет нефти. Кто не знает, что у Гитлера нефти нет?
– - "Дарлинг,-- заявляет она мне,-- громко
– - В летнем театре?" Но она, стерва, отлично знает, что я только что закончила сниматься в двух картинах у Фокса!
– - Он блефует,-- продолжал клетчатый пиджак,-- отступит, наверняка отступит,-- Россия, не Россия... У него нет нефти. Куда сегодня сунешься, не имея нефти?
– - Мистер Датчер,-- бармен передал ему телефонную трубку и включил аппарат в розетку,-- это вас.
Звонил Макамер.
– - Чем занимаешься сегодня вечером, Ральф?
– - спросил он, как всегда, громовым, скрипучим голосом.
– - Сегодня вечером я пью,-- ответил Датчер.-- Пью и ожидаю, не случится ли со мной что-нибудь очень приятное.
– - Мы едем в Мексику,-- продолжал Макамер.-- Хочешь присоединиться?
– - Кто это "мы"?
– - Мы с Долли. Так присоединяешься?
– - Куда именно? В какой далекий уголок этой вечно зеленой земли? Вера-Крус, Мехико-сити...
Макамер засмеялся.
– - Тихуана. Мне нужно вернуться ко вторнику, приступить к поискам работы. Ночное путешествие. Посмотрим бега. Так ты едешь?
– - Без нефти,-- продолжал в том же духе клетчатый пиджак,-- войну вести нельзя. Это абсолютно бесполезно.
Датчер бросил тяжелый взгляд на этого человека, раздумывая, хочется ему в Мексику или нет. После нескольких сыгранных партий в теннис сегодня после полудня он избегал людей -- ему так хотелось побыть в одиночестве, наедине с самим собой, и ничем не занимать этот особый для него, многозначительный уик-энд в ожидании чего-то необычного, значительного, что, по его предчувствию, сегодня непременно с ним произойдет.
– - А в Тихуане проводятся бои быков?
– - осведомился он у Макамера.
– - Вполне может быть,-- отвечал тот.-- Иногда, кажется, организуют. Поехали,-- сегодня День труда1, в Голливуде ни души.
– - Что-то я устал,-- молвил Датчер.-- Семь ночей подряд слушал это треклятое радио, практически не спал, играл в теннис, и вообще мне хочется выпить.
– - Мы уложим тебя на заднем сиденье и дадим бутылку!
– - совращал его Макамер.-- Поведу я.
На Макамера, молодого, начинающего писателя, произвели сильное впечатление две последние повести Датчера, и он теперь не давал ему покоя, постоянно его преследовал.
– - Никогда не видел боя быков,-- признался Датчер,-- а ты?
– - Не неси чепухи, прошу тебя! Через пятнадцать минут мы с Долли будем у тебя.
– - Сегодня вечером я жду какого-то невероятного приключения.
– - Какой вздор!
– - прогремел в трубку Макамер.-- Итак, через четверть часа.
Датчер с важным видом положил трубку.
– - Придется подыскать себе другой бар,-- обратился он к бармену.-- Как кому-то понадоблюсь -- все звонят именно сюда. Это только вредит моей репутации. Этак я через два года окажусь безработным...
Бармен расплылся в широкой улыбке.
– - Еще один ром "Коллинз"!
– - заказал Датчер, не отрывая глаз от хрупкой девушки в конце стойки, с длинными густыми черными волосами и потрясающей высокой грудью,-- выпирает, словно два холма. Бармен смотрел в том же направлении.
– - Разве такая картина не разбивает ваше сердце?
– - подмигнул
– - Калифорния, ничего не скажешь!
– - откликнулся Датчер.-- Особенность страны.
– - Этот кинооператор,-- продолжала одна из крупных блондинок,-превратил меня в мать Уильяма Харта. Я все высказала ему, что я о нем думаю,-- высказала вслух, да так громко, чтоб все слышали!
Наблюдая все, что происходило в баре, Датчер думал о своем, видел совсем другие картины. Вот сейчас, в это время, в далекой Польше немецкие танки, рокоча моторами, мчатся, поднимая клубы пыли, по мирным равнинам. Немецкие парни -- летчики усаживаются в кабинах своих бомбардировщиков, проверяют управление, приборную доску, думая в эти минуты, после продолжительного ожидания и безделья: "Ну, наконец, началось!" И, получив разрешение на взлет, срываются с места и взмывают в воздух в направлении Варшавы. А кавалерия, вдруг вспомнил Датчер. Ведь у поляков всегда была первоклассная кавалерия. Перед глазами у него вдруг возникла такая сценка: замечательный, опытный кавалерист-поляк с трудом удерживается в седле, лошадь его еле передвигает ноги,-- отступление; ни он, ни его животное не спали от самой западной границы; весь пропитавшийся вонючим конским потом, он прислушивается к гулу немецких бомбардировщиков над головой и думает только о желанном, хоть самом коротком сне, о своем доме и об английских ВВС, то и дело впиваясь острыми шпорами в хилые бока лошади: "Пся крев! Еле шевелишься!" А богачи со своими прелестными женщинами, как и всюду и везде, тихо, незаметно улизнули окольными путями и теперь находятся в полной безопасности. А вот этот усталый польский кавалерист остается на открытой, длинной дороге; когда наступит рассвет и станет светло, немецкий парень в кабине бомбардировщика наверняка увидит сверху одинокого всадника...
Датчер снова посмотрел на девушку с грудями-холмами. Сидя у стойки, он делал вид, что смотрит куда-то перед собой, в одну точку, убеждая себя, что внутри него ничего не происходит, он абсолютно спокоен; но все потуги были напрасны,-- он отлично чувствовал: волна похоти поднимается в нем, как уровень воды в стакане, когда в него наливают воду из-под крана. Обычная, не из ряда вон выходящая похоть, думал он, не отрывая взгляда от этой девушки, такой красивой, черноволосой, с длинной шеей и выпукло выступающим широким горлом, в ярком ситцевом платье и с этой изумительной грудью. Постыдился бы, Датчер, увещевал он себя. Усидчивый читатель Спинозы, поклонник Джона Мильтона, сторонник экономических и нравственных реформ -- и вдруг испытывает обычную, ничем особо не отличающуюся похоть по десять раз на день при виде миловидного женского личика, по поводу шороха юбки или задорного смеха.
– - Да, мы живем в двух измерениях,-- поучал Датчер бармена.
Тот снисходительно, чуть заметно улыбался.
Голливуд, все это Голливуд, думал Датчер, Голливуд имеет ко всему этому самое непосредственное отношение. Он жертва окружения, это продукт, созданный Голливудом, тебе постоянно тычут его в физиономию, как сыр в штате Висконсин; стоит ему хоть на несколько минут отвлечься от "Убийства в полночь", как в образовавшийся вакуум стремительно врывается секс. "Убийство в полночь" -- так называется картина, для которой он пишет сценарий: длинная, запутанная история о певице в ночном клубе; она заставляет всех пьяниц тратить деньги на нее, но вообще-то она очень хорошая женщина, просто паинька, как обычно говорят на коктейлях и приемах. У нее маленький сынок, и она всеми силами старается скрыть от него свою позорную профессию. Оказавшись замешанной в убийстве, она вместе с сыном, под дождем, бежит из города; в результате копы арестуют невинного человека...