Добролюбов
Шрифт:
Размышляя по поводу этого, Добролюбов сделал в письме к Турчанинову такое любопытное замечание: «Срезневский оказывается человеком весьма добродушным и благородным. Я даже думаю, что он был бы способен к некоторому образованию, если бы не имел такой сильной учености в своем специальном занятии и если бы в сотнях своих статеек не находил точки опоры для своего невежества в вопросах человеческой науки». Эти слова характерны для Добролюбова. Его раздражала приверженность ученого к «чистому» академизму, далекому от жизни. Под «невежеством в вопросах человеческой науки» он, конечно, разумел равнодушие к общественной борьбе, аполитичность. Термин «образование» («был бы способен к некоторому образованию») на условном языке, понятном
У профессора Срезневского довольно часто бывал Николай Гаврилович Чернышевский, его бывший ученик, теперь один из руководителей «Современника». Однажды, еще в начале 1855 года, Измаил Иванович рассказал ему, что с двумя студентами Педагогического института, где он читал лекции, стряслась беда: у них были найдены заграничные издания Герцена, и директор хочет предать это дело огласке, что, конечно, погубит студентов. Им угрожала Сибирь.
Титульный лист журнала «Современник», в котором появилась первая статья, Добролюбова.
Срезневский говорил, что одного из этих студентов, по фамилии Щеглов, ему жаль, как было бы жаль всякого погибающего молодого человека; но это юноша посредственный и даже скорее плохой, чем хороший; другой же, по словам профессора, был человек необыкновенно даровитый, благородный и не по летам образованный. Он назвал и его фамилию, прибавив, что профессора института пытаются убедить Давыдова переменить гнев на милость и не раздувать историю.
Так Чернышевский впервые услышал о своем будущем друге и соратнике. Он уже успел забыть его имя, когда года через полтора о нем напомнил студент Николай Турчанинов, бывший ученик Николая Гавриловича по саратовской гимназии, юноша, отличавшийся, по его словам, «благородным характером и возвышенным образом мыслей».
Турчанинов, как и многие другие саратовцы, часто бывавший у Чернышевского, однажды пришел с толстой рукописью в руках и сказал, что его товарищ Николай Добролюбов просит посмотреть, не годится ли эта статья для «Современника».
Когда через несколько дней Турчанинов пришел снова, рукопись была уже прочитана, и Чернышевский сказал ему:
— Статья хороша, она будет напечатана в «Современнике», и я прошу передать автору, чтобы он побывал у меня.
Можно представить себе, как билось сердце Добролюбова, когда он шел в первый раз к самому Чернышевскому! Но волнение его быстро прошло. Чернышевский оказался очень простым, радушным и выглядел очень молодо — ему с трудом можно было дать его двадцать восемь лет. Он был небольшого роста, худощавый, белокурый, даже чуть рыжеватый, с умными, добрыми голубыми глазами, в золотых очках. По словам современников, в его облике было что-то влекущее и располагающее, в нем чувствовалась особая душевная мягкость и в то же время какая-то нервная сила, которая подчиняла ему.
Он встретил Добролюбова как давнего знакомого, поил его чаем, расспрашивал. Сам говорил мало, но задавал вопросы, стараясь выяснить взгляды и понятия студента, узнать, что он думает о том, о другом, о третьем. Статья о «Собеседнике» так понравилась Чернышевскому, в ней так ярко сказалось выдающееся дарование автора, что он решил привлечь его к работе в журнале. После долгой беседы, убедившись, что не ошибся в выборе, Чернышевский, наконец, сказал:
— Я хотел увидеть, достаточно ли подходят ваши понятия к направлению «Современника»; теперь вижу, что вполне
Добролюбов давно уже понял, почему ему задано так много вопросов. И он рассказал Чернышевскому о своих домашних делах, о смерти родителей, о тяжелом положении сирот. Потом он дошел до института, описал свое положение там, вражду с Давыдовым, упомянул и об обыске, во время которого были найдены и крамольные стихи и запретные заграничные издания.
— Так это были вы, Николай Александрович, вот оно что! — воскликнул Чернышевский, сразу вспомнив рассказ Срезневского. — Тогда ничего не выйдет сейчас из вашей журнальной работы, хотя я и очень нуждаюсь в помощнике. Эту статью мы, конечно, поместим — постараемся утаить ее от Давыдова. Но больше не годится вам ничего печатать в «Современнике», пока не кончите курса. Беда вам будет, если Давыдов узнает, что вы сотрудничаете в нашем журнале…
Чернышевский хорошо знал, что представляет собой директор Педагогического института. Еще совсем недавно академик Давыдов и реакционная профессура хлопотали о том, чтобы ему не было присуждено звание магистра. Вот почему Чернышевский сразу понял, что участие в «Современнике» может погубить студента, и без того уже испортившего свою политическую репутацию в глазах начальства.
Они просидели до глубокой ночи, до третьего часа, и расстались друзьями. Счастливый и взволнованный возвращался Добролюбов тихими ночными улицами к себе на Васильевский. Наверное, он не спал в ту ночь совсем: ведь было ясно, что в его жизни открылась новая страница…
Чернышевский тоже был под впечатлением нового знакомства. Несмотря на молодость Добролюбова. Он понял, какую силу приобретает в его лице «Современник». И он радовался появлению союзника, единомышленника и друга.
Статья Добролюбова, положившая начало его работе в «Современнике», появилась в августовской и сентябрьской книжках журнала (1856 г.). Она была подписана псевдонимом, образованным из последние слогов имени и фамилии автора:…лай…бов. Этой подписи (Н. Лайбов, Н.-бов) вскоре суждено приобрести громкую известность в русской журналистике.
Несмотря на свою, казалось бы, академическую историко-литературную, тему — подробный анализ одного из журналов XVIII века, — статья Добролюбова отличалась публицистической, остротой и во всех своих принципиальных положениях совпадала с позицией «Современника» в литературных вопросах. В то же время в оценке литературно-общественных явлений прошлого автор резко расходился с их общепринятой трактовкой, установившейся в академической науке.
На первых же страницах Добролюбов со всей резкостью, на которую только был способен, обрушился на представителей этой схоластической «науки», оторванной от жизни и чуждой массе читателей. Он жестоко высмеял критику, которая забыла о своих прямых задачах, перестала влиять, на судьбу литературы и погрузилась в тесный мир библиографических подробностей, интересных разве лишь немногим специалистам. «…В каком доме бывал известный писатель, с кем он встречался, какой табак курил, какие носил сапоги…, на котором году написал первое стихотворение, — вот важнейшие задачи современной критики, вот любимые предметы ее исследований, споров, соображений…» — с иронией писал Добролюбов.
Высмеивая «библиографическое» направление в критике, то есть, по сути дела, выступая против ложноакадемической дворянско-буржуазной науки, он заявлял: «позвольте же мне более уважать критика, которой дает нам верную, полную, всестороннюю оценку писателя или произведения, который произносит новое слово в науке или искусстве, который распространяет в обществе светлый взгляд, истинные благородные убеждения… И долго будет в обществе отзываться звучный, ясный голос этого критика, долго будет чувствовать народ благотворное влияние его убеждений, его горячей, смелой, задушевной проповеди».