Добролюбов
Шрифт:
XXI. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ И СМЕРТЬ
В первый же день приезда он пошел на кладбище, где были похоронены родители, взяв с собой сестер Анну и Катю. На кладбище девушки были поражены, увидев, как их старший
Недолго пробыл Добролюбов в родном городе. Решив деловые вопросы (он отказался в пользу сестер от своих прав на наследство и доходы от дома) и потолковав с Костровым о предстоящем замужестве Анны и Катерины, для которых уже приглядели женихов, он уехал в Петербург.
Была всего лишь середина августа, но, несмотря на это, столица встретила его холодной и сырой осенней погодой. Он почувствовал себя еще хуже. «Время; с самого моего приезда, — писал он тетке спустя месяц, — до сих пор стоит невыносимо тяжелое, дождь, изморозь, ветер, сырость и холод; так и пронимают… А мне надо было много хлопотать, чтобы устроиться, с квартирой, с братьями, перевезти их, купить им все нужное для гимназии, одеть Ваню в форму и т. д. Но главное — свои работы, которые мне необходимо было приняться тотчас же, хоть у меня и грудь болела, и кашель усилился, к приливы к голове начались. Каждый день собирался я к вам писать и не мог…»
Действительно, он принялся за. работу тотчас же, как только появился в редакции. Дел накопилось, много, к тому же Чернышевский, уехал в Саратов, в отпуск. Кроме того, Николай Александрович считал себя обязанным возместить свой долг «Современнику», выросший за время заграничных странствий в довольно крупную сумму. Правда, никто и не думал требовать с него возвращения денег, однако он тяготился долгом и хотел покрыть его как можно скорее. Добролюбов в силу своей исключительной скромности упорно не хотел, признать тот факт, о котором постоянно напоминай Некрасов, писавший ему еще 18 июля 1860 года: «Я уже сам не раз говорил, что Ваше вступление в «Современник» принесло ему столько пользы (доказанной цифрою подписчиков в последние годы), что нам трудно и сосчитаться, и во всяком случае мы у Вас в долгу, а не Вы у нас».
Добролюбов попробовал было, как прежде, засесть за напряженную, многочасовую ночную работу. С лихорадочной быстротой написал он несколько статей, успевших попасть в августовскую книжку «Современника», в том числе «Внутреннее обозрение», построенное на материале недавних путевых впечатлении. Здёсь-то он и посмеялся над надеждами одесситов на близкую ликвидацию пыли и грязи; здесь рассказал о чудовищных картинах нищеты, на которые он «нагляделся досыта» в Нижегородской и Владимирской губерниях, причем ёго особенно поразил о громадное скопление нищих на Нижегородской ярмарке. Здесь же он исполнил обещание, данное в Харькове Самсонову: написал о его истории и вообще о тяжелой жизни провинциальных актеров, целиком зависящих от произвола ловких антрепренеров.
Работать ему становилось все труднее и труднее. Несмотря на это, он почти без передышки принялся за большую критическую статью о Достоевском и очень быстро написал ее (для сентябрьского номера журнала). Но это была его последняя статья. Она называлась «Забитые люди», и речь шла здесь об «униженных и оскорбленных», о тех героях Достоевского, которые были раздавлены гнетом житейских обстоятельств.
Добролюбов не случайно взялся за эту тему: он должен был ответить Достоевскому на его полемическое выступление в журнале «Время» (оно появилось, когда Добролюбов был за границей). И всем содержанием своей статьи, всем анализом творчества писателя критик «Современника» опровергал выдвинутые против него аргументы.
В большой статье, озаглавленной «Г. — бов и вопрос об искусстве», Достоевский, называя Добролюбова «предводителем утилитаризма», утверждал, что он будто бы не признает художественности, а требует от искусства только одной идеи, только «направления»— «была бы
Нет, отвечал на это Добролюбов, мы не отрицаем искусства и понимаем все преимущества талантливого произведения перед бесталанным. Но сейчас время напряженной борьбы, сейчас надо готовить людей к гражданской деятельности и надо поощрять всякую попытку сближения литературы с жизнью, всякую попытку писателя сказать правду о народе. В такое время нам не до эстетических тонкостей. «Автор может ничего не дать искусству… и все-таки быть замечательным для нас по господствующему направлению и смыслу своих произведений. Пусть он и не удовлетворяет художественным требованиям, пусть он иной раз и промахнется, и выразится нехорошо: мы уж на это не обращаем внимания, мы всё-таки готовы толковать о нем много и долго, если только для общества важен почему-нибудь смысл его произведений».
Для пояснения своей мысли Добролюбов решил сослаться на… произведения самого Достоевского. Лучшего способа ответить оппоненту нельзя было и придумать. Критик подробно и убедительно разобрал художественные недостатки «Униженных и оскорбленных». Он говорил, что характеры главных действующих лиц романа не раскрыты с достаточной психологической глубиной: автор «избегает всего, где бы могла раскрыться душа человека любящего, ревнующего, страдающего» (об Иване Петровиче). «Хоть бы неудачно, хоть бы как-нибудь попробовал автор заглянуть в душу своего главного героя…» (о князе). Не удовлетворяет критика и язык, которым говорят персонажи: это язык самого автора, одинаковый для всех действующих лиц. В итоге Добролюбов приходит к выводу, что роман Достоевского стоит «ниже эстетической критики», поэтому разбор его художественных достоинств и недостатков не является насущной необходимостью.
И в то же время роман отнюдь не бесполезен с точки зрения «утилитаристов». Наоборот, критик доказывает, что при всех его слабых сторонах роман имеет несомненное общественное значение; Там, где писатель идет по пути, указанному в свое время Гоголем и Белинским, ему удается создать правдивые картины и выразить «гуманные идеалы». Люди униженные, забитые, жалкие встают со страниц его книги. Одни из них потеряли вовсе свое человеческое достоинство, смирились и тупо успокоились, другие ожесточились, третьи, приспособились. Правда, автор ничего не говорит о причинах, порождающих этот тип людей и эти «дикие, странные» отношения между ними. Но критик благодарен писателю уже. за то, что он сумел показать хотя бы и слабые признаки пробуждения человеческого сознания в своих героях — «забитых личностях», что он своей книгой помог ему поднять важные общественные вопросы.
На последних страницах своей статьи, которые звучат как политическое завещание великого критика, Добролюбов коснулся одного из таких вопросов: где же выход из критического положения для этих несчастных, забитых, униженных и оскорбленных людей? Долго ли будут они молча терпеть свои бедствия? Ему хотелось ответить на эти вопросы прямо и резко, как и подобает человеку, уверенному в том, что единственный выход — это уничтожение векового порядка, уродующего людей. Но он вынужден был ответить так: «Не знаю, может быть, есть выход; но едва ли литература может указать его; во всяком случае, вы были бы наивны, читатель, если бы ожидали от меня подробных разъяснений по этому предмету… Где этот выход, когда и как [24] — это должна показать сама жизнь…»
24
Эти слова («когда и как») были вычеркнуты цензурой, и, надо думать, не случайно.