Доброволицы
Шрифт:
У меня во взводе были две монашки. Я как-то одной задала вопрос:
— А как вы попали в батальон? Я слыхала, что монашкам запрещается знать, как течет жизнь за монастырской стеной. Богомольцы сказали.
— Нет, господин взводный, я-то в церкви была два раза в год: под Пасху и Рождество. Все время проводила в тяжелой работе — на конюшне. Раз зашла черница и сказала: «Богомольцы баяли, что устроили Женский батальон». Страсть как мне захотелось поступить. Побежала узнать. Говорят, правда. Пришла к матушке игуменье, поклонилась в землю: «Благословите, матушка, поступить в Женский батальон! Жись свою хочу положить
После обучения грамоте второй мерой, предпринятой ротным комитетом, было искоренение сквернословия. Кое-кто, бравируя, стал подражать довоенным боцманам. В роте искоренить это зло удалось. Но в обозе, где были преимущественно простые бабы, все это распустилось махровым цветком.
Как-то я проходила по шоссе. Две бабы возились около телеги. Здесь же стоял офицер. Что-то не ладилось с упряжью, и вдруг одна из них злобно заорала:
— Куды ты тянешь? Аль глаза у тебя в… Не видишь, что перекосило…
— Тра-та-та… — соловьиной песнью пронеслось по шоссе. Офицер схватился за голову: «Ну и женщины!»
Приближался день присяги, назначенный на праздник Рождества Богородицы, 8 сентября. Ротный предупредил: «Если кто-нибудь в себе не уверен, пусть уходит сейчас же. Не забывайте, что после присяги все ваши поступки будут караться дисциплинарным законом. Возврата к прошлому не будет!» Желающих покинуть батальон не нашлось.
Накануне присяги человек десять сидели вечером, долго разговаривая. Я задала вопрос:
— А что, товарищи, никого не страшит завтрашняя присяга?
— Да нет, господин взводный. Кто боялся, уже давно покинул наши ряды. Одно грустно — будем присягать России-матушке, да не Царю-батюшке…
— Вместо Царя присягнем Временному правительству! — проговорила другая.
— Да, придется, — вздохнула первая. — Да только кабы да моя воля, я бы Временному правительству не присягнула, а такого бы «пристегнула», что они не знали бы, в какую дверь спасаться!..
— Скажите, какая монархистка, — засмеялась ее соседка.
— А вы, товарищ, не боитесь так открыто говорить об этом? Ведь у нас есть сочувствующие революции. Могут донести…
— А доносчику первый кнут! — резко проговорила М., бывшая учительница. — И было бы величайшим позором, если бы наши доброволицы уподобились солдатам и начали доносить на нас же за наши убеждения. Наше дело не политика, а фронт. Мы можем не соглашаться друг с другом, но это нам не помешает плечом к плечу встать на защиту родины…
— Верно, правильно! — раздались одобрительные возгласы.
— А мой батька тоже был за Царя, — проговорила хорошенькая черноглазая доброволица. — Страсть как осерчал, когда узнал, что я записалась в батальон. «Кого, — кричит, — ты пойдешь защищать? Эту сволоту, что Царя с трона сбросила?» — «Нет, — говорю, — батя. Россию поеду защищать!..»
— А мой маленький братишка тоже отличился, — засмеялась другая. — Помнил, как во время войны мимо нас проходила манифестация с портретом Государя и пением «Боже, Царя храни». Идем с
— Эй вы, полуночники! Не пора ли на покой? Ведь завтра рано подниматься! — раздался голос из угла.
— В самом деле, давайте ложиться, — сказала я, поднимаясь. — Завтра нам предстоит если не решительный бой, то решительный день. И хорошо быть не только с ясной головой, но и отдохнувшими телом.
Мы разошлись по своим местам.
Наутро, особенно тщательно приведя себя в порядок, стали поротно стекаться к месту присяги. Дул ветер. Но вот батальон выстроился. Священник обратился к нам со словом. Сказал, что ему впервые в жизни приходится приводить к присяге гражданок. Говорил о нашем долге перед родиной и что наша верная служба зачтется нам на Небеси.
Наступил торжественный момент. Тишина стояла такая, что, пролети муха, мы услышали бы ее жужжание… «Поднимите правую руку с тремя сложенными перстами и повторяйте за мной! — прозвучал в тишине голос священника. — Клянусь и обещаю…» Мы клялись в верности родине и повиновении начальству. Затем приходили прикладываться к кресту и расписывались.
Занятий в этот день не было, но не было и обычного веселья. Ни песен, ни шуток. Все ходили торжественные, притихшие. То же чувство я испытала в детстве, когда после причастия боялась каким-либо словом или действием осквернить святость свершившегося.
Вечером, когда стали укладываться спать, я говорю: «Ну, товарищи, свершилось! Мы уже с вами не Феклы, Марии или Лукерьи, а солдаты Русской Армии» — и шутя затянула «Солдатушки, браво ребятушки! А где ваши мужья?». И вдруг весь взвод, точно по приказу, грянул в ответ с необыкновенной силой: «Наши мужья — заряжены ружья. Вот где наши мужья!..»
Говорили, что Временное правительство дало разрешение на формирование второго батальона и маршевых рот. Со временем батальон должен был развернуться в 1-й Петроградский женский полк. Поручик Сомов видел рисунок нашего будущего знамени: белые лилии, икона Богоматери и соответствующие надписи. Знаменосцем назначалась наш фельдфебель Мария Кочерешко, георгиевский кавалер 3-й степени. Барабанщиком — цыганка, до поступления в батальон бившая в тамбур в каком-то оркестре. Шли последние приготовления. Выдавалась амуниция, зимние вещи. Для нашего Пуделя снимали специальную мерку, да и для нас брюки шили короче и шире в бедрах, так как в мужских штанах мы проваливались до подмышек, но на бедрах они сидели, как лайковые перчатки.
На фронте нам отводился участок под Двинском, между Пятигорским ударным батальоном и юнкерами, кажется, Северного фронта. Шла усиленная подготовка по ведению наступления, колке чучела и т. д.
В свободное же время жизнь текла своим чередом. Как-то доброволица Хасиева рассказала историю своего замужества. «Я влюбилась в кавказца Хасиева. Но когда он попросил моей руки у родителей, то они отказали, находя, что для меня, невесты с приданым, он неподходящая пара. Так я, не долго думая, сбежала и тайно повенчалась. Им ничего не оставалось, как примириться с фактом и нас простить».