Доброй ночи, любовь моя
Шрифт:
И, произнося эти слова, она вдруг осознала, что так все и есть, что все это правда. Принеся в жертву человека, которого она любила и ценила больше всего в жизни, она тем самым избавила его от скучной обыденности, рано или поздно завладевшей бы им, как и всеми остальными. Ему теперь не нужно возвращаться домой, он никогда не постареет, никогда не увидит, как сдает его тело, ему никогда не придется сидеть в инвалидном кресле, больным и забытым всеми в каком-нибудь доме престарелых. Ему посчастливилось умереть на самом пике его жизни. Она помогла ему.
Только
Худое мальчишечье тело вздрагивало. Мальчик громко и отчаянно плакал.
Жюстина притянула его к себе. Как когда-то притягивала его отца. Она касалась его одежды, его кожи.
– Он был такой хороший, Натан, такой сильный, хороший и смелый. Я никогда никого так не любила, как я любила твоего папу.
Она медленно отстранила его от себя.
– Иногда я играла для него. У меня есть рожок... я могла бы тебе на нем наиграть несколько мелодий.
– Какой еще рожок? – спросил мальчик с подозрением.
– Старый почтовый рожок, который мне когда-то в детстве подарили.
– Ладно.
Она поднялась в спальню, принесла инструмент. Он был покрыт тонким слоем пыли. Она вытерла рожок подолом юбки.
– Ему нравилось, как я играю.
Она встала у окна и поднесла рожок к губам.
Она играла и видела, как мальчик сжимает кулаки.
Когда мальчик ушел, ee словно прорвало. Из горла вылетел резкий, кудахчущий смех, она не могла остановиться, смех вываливался из нее, судорогами сотрясал тело. Высунув язык, она прижалась лицом к стене, вкус камня, пыли и камня. А смех все извергался из нее, сгибал пополам.
Пока не раздробился на мельчайшие кусочки, пока не перетек в слезы.
А потом были родители Мартины.
Абсурдная история, откровенно говоря.
Ханс Нэстман, полицейский, с которым она много беседовала, все никак не успокаивался.
– Разумеется, я хочу с ними встретиться, – сказала она. – Просто все это так тяжело. Я очень устала.
Она не хотела, чтобы они приезжали к ней. Однако Ханса Нэстмана уведомлять об этом не стала, сказав просто:
– Не могли бы мы поговорить здесь, у вас, в одном из кабинетов?
– Я все устрою, – пообещал он.
Он даже заехал за ней. На обычной машине, одетый в обычную одежду.
– Красиво тут у вас, – заметил он, глядя на озеро. – И лодка у причала тоже не какое-нибудь дырявое корыто.
– Это лодка моего отца.
– Неплохая посудина. А вы умеете с ней обращаться?
– Я на ней не выходила на большую воду. Только тут, в округе. Наверное, надо было бы попробовать хоть раз в дальнее плавание отправиться. На Готланд или на Оландские острова.
– Вы сначала потренируйтесь. У вас сертификат на управление лодкой есть?
Птица была заперта на чердаке – сама не зная почему, Жюстина не хотела, чтобы Ханс Нэстман увидел ее. Она заперла дверь и последовала за ним.
В машине приятно пахло новым автомобилем. Она вспомнила свой старенький «опель»,
Она слишком поздно поняла, что они едут не в сторону Кунгсхольма.
– Куда мы едем? – спросила Жюстина.
– Они живут в Юрсхольме. Пригласили нас к себе.
Боль в мозгу, словно голова сокращается, съеживается.
– В чем дело? Вы что, возражаете?
– Вовсе нет. Просто в машине так пахнет... меня немного укачало. Можно я окно приоткрою?
Фамилия у них была Андерссон. Ее поразило, что она не знала фамилии Мартины. Дом был серый, как бункер, с высокими узкими окнами.
– Интересно, не Ральф Эрскин [6] ли это? – произнес Ханс Нэстман.
6
Ральф Эрскин (1914–2005) – английский архитектор, занимался исследованиями особенностей архитектуры стран с холодным климатом, разрабатывая оптимальные типы зданий в условиях низкой температуры. Эрскин оказал большое влияние на развитие современной архитектуры.
– Что, что?
– Не он ли домик построил, я хочу сказать.
Он шел за ней след в след, едва не наступая ей на пятки.
– Красивый район, – сказала она, просто чтобы что-нибудь сказать.
– И не говорите! Здесь и я не возражал бы поселиться. Хотя и вам жаловаться грех, у вас тоже шикарный дом.
Дверь была из массивного дерева с дверным молоточком в форме львиной головы. Ханс Нэстман взялся было за него, однако дверь тут же открылась. На пороге стоял мужчина в темном костюме.
– Не стоит им пользоваться, – сказал он. – Его все равно не слышно. Он просто для украшения.
Мужчина был худой и загорелый, волосы у него были собраны в хвост. Он крепко пожал ей руку:
– Матс Андерссон. Добро пожаловать.
Ханс Нэстман взял ее за локоть и провел в дом. Она почувствовала какое-то движение в доме.
– Заходите, жена моя скоро выйдет. – И понизил голос: – Это, как бы сказать... трудно для нее, да и для нас обоих, собственно.
Комната была большая, узкая и длинная, вся оформлена в черно-белых тонах. В центре стоял рояль. Сквозь узкие окна светило солнце, косыми полосами ложась на пол, на ряд черных кожаных кресел у стены. На выступе, похожем на алтарь, стояли две свечи в серебряных подсвечниках. Мартина на фотографии была в сиреневой майке. Под тканью угадывались соски.
Полицейский подошел к фотографии.
– Да, – сказал отец. – Это она.
– Я догадался. Как давно сделан снимок?
– Прошлым летом. Тогда было по-настоящему жарко. Она любила жару, зря она родилась в такой стране, как наша.
– Ей, значит, было двадцать четыре года, когда сделали снимок?
– Да. Должно быть, так. Извините меня, я на секунду, только...
И он вышел из комнаты. Повисла тишина.
Они сели в два соседних кресла. Крышка рояля была откинута – «Стейнвей».