Доброй ночи, любовь моя
Шрифт:
– Вы ничего не сможете доказать! – кричит она. – Убирайтесь, оставьте меня в покое!
Он делает к ней шаг, на руке у него нет кожи и ногтей.
– Ничего не надо доказывать, друг мой. Ханс-Петер Бергман тоже исчез, этого хватит, чтобы тебя засадить.
Жюстина проснулась от собственного крика. В комнате что-то трепыхалось и свистело, она зажгла свет и увидела, что птица в панике летает кругами. От света птица притихла, уселась на свою ветку, однако выглядела какой-то маленькой, испуганной.
Нужно встать. Встать и позвонить. Домой Хансу-Петеру.
Было без
День выдался тихий, пасмурный, в воздухе кружили сухие снежинки. Она взяла с собой в машину морскую свинку. Укутала в одеяло, свинка тотчас же свернулась клубком и заснула.
Жюстина вошла в приемное отделение. Медсестра листала какую-то папку.
– Доброе утро. Я Жюстина Дальвик, хочу навестить свою мать.
– Мать?
– Флору Дальвик.
– Ах, Флору. Доброе утро. Она будет рада, любое событие так полезно для наших пациентов.
– Как она себя чувствует?
– Совсем неплохо. Вчера она бодрствовала целый день.
Медсестру звали Гунлис. Жюстина ее не помнила. Гунлис захлопнула папку.
– Я здесь новенькая, мне кажется, мы не встречались. Я пройду с вами в палату. А что это у вас?
– Морская свинка, которую я только что купила. Хочу маме показать, надеюсь, это не возбраняется?
– Нет-нет, напротив. Хорошо бы, чтобы атмосфера здесь была немного почеловечнее, не так похоже на клинику, я хочу сказать. Я всегда за это ратовала, однако довольно трудно внести какие-то предложения, которые расходятся с обычной рутиной в больнице. Подумайте, если бы среди пациентов бродила домашняя кошка, ласково терлась об их ноги, мурлыкала. Я думаю, у многих от этого значительно повысилось бы качество жизни, все было бы не так стерильно. – Она понизила голос: – Но я даже не осмеливаюсь об этом заговорить, ведь так можно и работы лишиться...
– Правда?
– Такое, конечно, не разрешено. Как бы это выглядело? Если бы работники высказывали свое мнение. Покажите мне, ой какой хорошенький носик высовывается. Она не кусается?
– Нет, что вы.
Флора сидела в инвалидном кресле.
Гунлис вытерла ей подбородок.
– Посмотри, Флора, кто к тебе пришел. И внученьку тебе принес. Можно ведь так сказать? Правда? – Гунлис рассмеялась.
Жюстина склонилась над креслом:
– Здравствуй, мамочка!
Она погладила Флору по щеке, похлопала ее сухие холодные руки. Пристроила сверток с морской свинкой у Флоры на коленях, осторожно раскрыла. Из горла старухи вылетел свистящий, задыхающийся звук.
Вдалеке зазвонил телефон.
– Мне нужно ответить, – сказала Гунлис. – А так хотелось бы посмотреть!
Морская свинка нагадила. Одеяло было полно мелких продолговатых бусинок. Жюстина высыпала их в корзину для бумаг. Потом она позволила морской свинке выкарабкаться из одеяла на колени Флоры. Она видела, как над верхней губой у Флоры выступили капельки пота. Дыхание участилось, стало еще более свистящим.
– Правда, она милая? Ее зовут Ратти. Нет, это не крыса, а обычная морская свинка. Ты же знаешь, я всегда хотела иметь какое-нибудь животное, ты
Флора закрыла глаза. Кожа ее сделалась серой. Жюстина осторожно взяла свинку и снова завернула в одеяло. Медсестра вернулась.
– Обрадовалась она?
– Мне кажется, да... Трудно понять.
– Она выглядит немного усталой... но, конечно, она обрадовалась. Как мило с вашей стороны принести свинку. Вы действительно заботливая. Можно я ее поглажу? Когда мой сын был маленьким, он думал, что она называется «волосатая свинка».
Сестра громко и долго смеялась.
Вторая кровать в палате стояла незастеленная. Тумбочка тоже пустовала.
– Разве у мамы не было соседки? – спросила Жюстина.
Медсестра отвела ее в сторонку:
– Была, но, к сожалению... ее нет больше с нами.
– Какая грустная новость.
– Разумеется, но ведь это жизнь. Рано или поздно наступает конец.
Жюстина махнула рукой в сторону скрюченной женщины в кресле. Та открыла глаза, в них застыл страх.
– Печально для моей бедной мамы. Мне казалось, они хорошо ладили. Если можно так сказать.
– Да. Очень печально. Но после обеда новенькую привезут. У нас тут кровати никогда подолгу не пустуют.
– До свидания, мама, – громко сказала Жюстина. – Я скоро снова приду. Я хотела тебя как-нибудь ненадолго домой отвезти. Может, завтра, если разрешат.
Губы старухи дрогнули, изо рта вылетел клекот.
– Она пытается что-то сказать, – обрадовалась медсестра.
– У нее был такой красивый голос, – вздохнула Жюстина. – Какое несчастье, что она не может больше им пользоваться.
– Есть те, кому и похуже, – заметила медсестра.
– Правда. Всегда есть кто-то, кому еще хуже.
Она поехала на улицу Фюрспангатан. Сейчас он должен быть дома, должен уже увидеть ее записку. Она позвонила, но никто не отозвался. Она заглянула в почтовую щель: на полу лежали газеты и несколько конвертов. Она не могла разглядеть, там ли ее записка.
Жюстина вернулась домой, однако все никак не находила себе места. Прошлась по комнатам, забрела в бывшую спальню отца и Флоры. Там на нее вдруг нахлынула дикая ярость, она распахнула дверь шкафа и выбросила оттуда все, что принадлежало Флоре, – костюмы, туфли, платья. Одежда таила воспоминания, а из воспоминаний выплывала Флора, лицо у нее было белое, губы сжаты. Раздевайся, поганка этакая, я тебя сейчас накажу.
Жюстина взяла одно из платьев, оно так долго висело на вешалке, что на ткани появились складки, вдоль них оно легко рвалось. Жюстина ухватила платье за подол и одним рывком разодрала до пояса. Но тут появилась рука Флоры, она хлестала ее по лицу – крепкими, звучными пощечинами.
– Ты всегда была ненормальной, раздевайся, я вколочу в тебя немного ума, засуну тебя в бак, чертова избалованная обезьяна, будешь сидеть там, пока не научишься делать, как я велю.
Флора засела в ней, жила в памяти дома, она никогда не ослабит хватку, это у нее в глазах – сила без признаков страха, Жюстина видела, когда ее навещала, заметила победную усмешку.