Добрые вещи
Шрифт:
– Сержантом. Ему старшего сержанта уже на старость, блин, зачем присвоили? Делопроизводителем считался. Очень умный был. Списать, обойти эти законы. Все он мог сделать. Его очень уважали. Постоянно пьяный ходил.
– Зачем?
– Ну, поили. Шабашки. Тому сделай, сему сделай. На вещевом складе служил. Там материал, там – форма. От них зависело, как ты будешь выглядеть.
Я вспомнил рассказ отца о его юности. Бабушка хотела моего батю сделать офицером. Чтобы тот поступил в училище, пообещала ему купить мотороллер. Тот повелся. И вот мальчишка, привыкший гонять
– Вон провода «двойки». Направо, – всполошился отец, – Едем по ним дальше. Где-то здесь должно быть кольцо.
– Я вообще эту Тмутаракань не знаю. Вот какое-то кольцо.
– А, ну, значит здесь. Где-то киоски должны быть. Во, летит.
Мимо промчал умелец, едва не притерев нам борт.
– Перепугал, зараза.
– Так, ну что, тормози где-нибудь. Сходи, спроси у местных, где ларьки эти? Я не буду выходить.
Повернул в карман и заглушил двигатель. Рядом стояли покрытые толстым слоем пыли ретроавтомобили. Какой-то мужичок разглядывал «Волгу» двадцать первой модели. Я вышел из машины и заглянул в салон старого седана. Все выглядело аутентичным.
– Хлам, – зачем-то сообщил незнакомец, – сверху лоск, а внутри – гнилье.
– Специалист?
– Чуть-чуть шарю.
– Так это на продажу выставка?
– Конечно. Вот эту ласточку за сто тысяч торгуют. По сути – металлолом.
– Лихо. Слушай, земляк, тут какие-то продуктовые киоски есть. Говорят. Где горбуша, другие продукты продаются. Как проехать?
– А, еще квартал прямо. Там минирынок. Чуть не доехал.
– Спасибо.
Мы успешно добрались до места. На небольшом пятачке действительно стояло несколько перекрашенных домиков из эпохи девяностых. Здесь был и рыбный, и фруктовый, и даже хлебный лотки. У некоторых стояли небольшие очереди человек по пять.
Батя достал из карманов пакеты, намереваясь сделать покупки.
– Беляши продают, ты завтракал?
– Давай. Нет.
– Пару? Сколько?
– Двух хватит.
Пока я затаривался едой, отец успел приобрести рыбу. Из его сумки торчало штук пять хвостов.
– На, горячие, – протянул ему местный стритфуд, – И почем морские деликатесы?
– По сто пятьдесят, – сообщил отец, выцеливая самую подходящую сторону пирожка для укуса, – Я тебе говорил, дешевая здесь горбуша. И поедим заодно. Ты же знаешь, что лучше переспать, чем не доесть.
– Знаю. Ты лет тридцать одну фразу смакуешь. Хорошо, что не просто так ехали.
Мы подкрепились, стоя у машины.
– Ничего, вкусные, я дома тоже жарю такие. Беру готовое тесто. Десять минут и готово, – отец тщательно вытер руки и губы салфеткой.
Потом мы побродили еще, набрав яблок, всякой другой чепухи.
– Поехали, –
Мне ничего не оставалось делать, как припустить следом. Вспоминая детство. Когда батя так же шел вперед, не обращая внимания, успеваем ли мы за ним с младшим братом.
Дорога домой пролетела быстро. И расспрашивать что-то уже не было настроения.
– Как у тебя с табаком? Заедем в гипермаркет, раз по пути?
– Давай.
Мы нашли удобный карман и причалили к обочине. Зашли в просторный зал со множеством лотков и сразу уперлись в рыбный отдел. Прямо перед нами на витрине лежала горбуша. И под ней, как издевка, стоял ценник. Сто двадцать рублей.
– Е-мое, – только и смог выдохнуть отец.
А я пошел дальше, делая вид, что не обратил на это внимания.
Ветеран
Мораль описывает далеко не все вещи в жизни. И чувствуешь бессилие, когда нет однозначного ответа, как поступить.
Мы с мамой стоим у подъезда. Грязная высотка среди пыльного двора, заставленного легковушками. Ветер доносит запах от мусорных контейнеров.
– Дядя Потап, это я, – говорит женщина в домофон.
– Кто? – доносится с треском из динамика.
– Татьяна, племянница ваша.
– Откуда приехала?
– Из Верховецка, открывайте. Мы едва на ногах стоим с сыном. Целую ночь добирались.
– А с какой улицы вы? – не верит существо на другом конце.
– С Комсомольской. Ну что же вы голоса моего не узнаете?
Замок общей двери щелкает, пропуская родственников внутрь.
– Вот, старый, совсем уже из ума выживает.
– Да, чувствую, какой нас прием ожидает.
Мы заходим внутрь, привыкая к затхлому запаху, и поднимаемся вдоль исписанных граффити стен к лифту.
– Просто кричащая безнадега, – констатирую, – Посмотри на почтовые ящики. По ним, наверное, из пушки стреляли.
Приезжает кабинка, поскрипывая, открывает нам грузовое пространство. Затаив дыхание, благополучно поднимаемся вверх.
Общая дверь кубрика на третьем этаже закрыта. Долго ждем, предполагая, что родственник о нас успел позабыть. Но через время доносятся шаркающие шаги. Наконец слышится металлический лязг. Но полотно приоткрывается лишь чуть-чуть. В небольшую щель худощавый дед в вязаной шапке разглядывает гостей. Словно лесной гриб под ядовитой шляпкой он посматривает на нас с недоверием.
– Таня? – Еще раз переспрашивает он, – А кто это с тобой?
– Сын.
– А?
– Сын! Меня привез на машине.
Пенсионер открывает калитку полностью, позволяя нам пробраться в холл.
– Проходите, – зовет за собой, держась рукой за стену, как за поручень. На нем обвисший пиджак, трико, заляпанное чем-то высохшим.
Мы проходим несколько метров до его квартиры, где прибита выцветшая табличка «Здесь живет ветеран ВОВ» со звездой.
Внутри жилища остался только узкий лаз между кипами журналов, пакетами с каким-то барахлом и кучей другого хлама. Здесь что-то давно пропало из продуктов и стоит вонь, которая заставляет слезиться и покалывает ноздри.