Добрые времена
Шрифт:
Сумерки тихо спускались! Раз-два!
В доме погасли огни! Раз-два!
Мы в карнавал собирались! Раз-два!
Петь и гулять до зари-и-и-и!
Рота, бурно рыдая от смеха, подхватила:
Скажи, скажи, дитя!
Любишь ли ты меня?
Сколько, сколько, сколько слез и горя!
Ты мне с
Тут уже дружный хохот потряс все подразделение. К счастью, они уже миновали командира полка, который, не разобрав слов, благосклонно отдал честь.
— Вольно! — утирая слезы, крикнул Ванечкин.
У входа в столовую их встретил Родневич.
— Чего это вы такие веселые? — подозрительно спросил Стас.
— А то, что остался ты без работы! — ответил Ромка.
— Как это?
— У нас в твое отсутствие новый запевала родился! — хлопнул он Рожнова по плечу.
— А ведь, правда, неплохо? — скромно сказал Боб.
— Большой театр по тебе плачет.
— Большой не Большой, но не хуже Козина, пожалуй.
— Жалко, что тебя, Боб, с нами на кухне не было, — сказал Стас, когда усаживались за стол.
— Почему? — спросил тот рассеянно, дожидаясь миски со щами.
— Повар очень щедрый попался. Ешьте, говорит, ребята, мяса, сколько хотите! Ну, я, конечно, навалился...
Рожнов огорчился:
— Так взял бы на мою долю.
— Из кухни нельзя выносить.
— А что ты вообще там делал?
— Картошку чистил! — гордо ответил Стас.
— Ты, говорил, не умеешь? — удивился Ромка.
— Она же молодая. Мы ее слегка ножичком чирк-чирк и в воду — бах.
— Значит, чирк-чирк? Не буду есть! — заупрямился Боб.
— Что ты переживаешь? — успокаивал его Стас. — На целине мы знаешь какую картошку ели? С черной водой. А здесь в баке варят, при полной герметизации. Никакой инфекции. Если где и червяк попадется, так опять-таки мясо!
Оскорбленный Боб под общий смех демонстративно встал из-за стола, прошел в буфет, купил банку сгущенного молока, а также белый батон и уничтожил все это, компенсировав недополученные калории.
Странное дело. Нагрузки день ото дня старший лейтенант все увеличивал, а переносились они все легче. Ходили строем четко, в ногу. Сказывались занятия по строевой подготовке. Позади — сдача нормы на полосе препятствий, по плаванию, марш-бросок. Никто не ныл. Лишь Анохин совсем осунулся, его глаза ушли куда-то внутрь и всегда были тоскующими. Однако он проявлял характер и от мяса стойко отказывался.
— Ешь лучше! — рычал на него Рожнов. — А то из-за твоей тоски у меня мясо в глотку не идет.
Потом приняли компромиссное решение: Боб по-прежнему поедал порцию Светика, но взамен покупал ему сгущенку.
Ванечкину удалось вызвать соревновательный азарт у подчиненных.
— Ну, эту высоту вам бегом не осилить! — говорил он, посмеиваясь.
— Сможем! — отвечала сотня глоток.
И осиливали. А потом с песней проходили через соседнюю деревню — ладные, веселые, в лихо заломленных пилотках, нравясь самим себе. А что уж говорить об окружающих! Старушки плакали, дети визжали от восторга, а девушки просто падали. Так, во всяком случае, авторитетно заявлял Боб.
Подошел
— Наша дивизия формировалась как ополченческая, — рассказывал им экскурсовод, ветеран в военной форме. — В дни обороны Москвы. Была названа коммунистической потому, что все, кто в нее входил — рабочие, инженеры, ученые, писатели, артисты, — все были коммунистами. Оружие, команды освоили буквально в несколько дней. Ведь времени не было — гитлеровцы пробивались к Москве. Первые боевые действия дивизии совпали с началом мощного контрнаступления наших войск. Примечательно, и этим мы всегда гордимся, что наша дивизия только наступала. С первого и до последнего дня, когда разгромила группировку врага в Пруссии.
— Вот наши Герои Советского Союза. Эти две девушки с косичками — пулеметчицы. Каждая уничтожила более трехсот фашистов. Это — наш знаменитый снайпер. Это — командир противотанкового орудия.
Ребята остановились у горки, где хранилось выцветшее, буроватое от дыхания войны, простреленное во многих местах знамя.
— Оно имеет славную историю, — продолжал свой рассказ экскурсовод. — Это было весной сорок пятого. Наши войска уже под Берлином, а здесь, в Пруссии, ожесточение боев все возрастает. На каждом шагу бетонированные укрепления, до отказа набитые боевой техникой. Соседней дивизии удалось пробить брешь в обороне, надо развивать наступление, а наш третий полк застопорился.
Семь раз поднимались в атаку и снова откатывались назад, не выдержав огневого шквала. Приказы, один суровее другого, поступают в дивизию — «Во что бы то ни стало сломить сопротивление, смять врага, иначе под угрозой наступление по всему фронту». Командир дивизии вызывает ночью командира полка.
— Завтра на рассвете населенный пункт должен быть взят. Иначе...
— Я сам пойду со знаменем впереди полка. Это не бравада. Просто хорошо понимаю, что никому не хочется гибнуть в последние дни войны. Но когда солдаты увидят впереди своего командира со знаменем, думаю, все, как один, поднимутся в атаку и никто не попятится назад.
— Да, другого выхода нет! — отвечает ему командир дивизии.
Полный решимости и суровой печали возвращается в свой полк командир. Много жизней унесет завтрашнее утро.
— Немедленно ко мне всех командиров батальонов, — говорит он адъютанту.
Неожиданно к нему обращается возникший из темноты человек. Полковник узнает его. Это сержант из полковой разведки.
— Имею срочное донесение.
Полковник разворачивает карту.
— Вот здесь передняя линия траншей.
— Знаю.
— Мы установили, что она сделана не как обычно, зигзагами, а будто по линеечке.
— Это точно?
— «Язык» показал. Немцы уверены, что нам никогда не одолеть эту траншею. Она бетонированная, и в ней расположено более ста тяжелых пулеметов. В связи с этим, товарищ полковник, имею предложение...
Сероватая мгла поднимается над долиной. Светает. Немецкие пулеметчики занимают свои привычные места у бруствера. Сегодня русские вновь пойдут в атаку. Но что могут сделать даже самые отчаянные против мощи ста пулеметов. Все яснее становятся грозные силуэты пулеметчиков в массивных касках.