Добрый ангел смерти
Шрифт:
– А откуда вы знаете, что я из Киева? – удивился я. Она открыла ключиком какой-то ящик под прилавком и опустила на прилавок мой паспорт.
– Что ж ты думаешь, я буду кого-то без проверки в своем хозяйстве оставлять? На!
Я поднялся, взял свой паспорт и тут же машинально пощупал карман, где вместе с паспортом лежал бумажник.
– Да ты что, голуба? – она усмехнулась. – Ничего я там у тебя больше не искала. А кабы и искала, то где-нибудь пониже, да у пьяненьких-то этого и не найдешь… А ты хозяйственный… Коля… Еще кофе хочешь? Или похмелиться?
– Я
– Щас, яичницу будешь?
Минут через пятнадцать я уже жадно ел яичницу, а она сидела рядом за столом, придавив его своими острыми локтями, и смотрела на меня внимательно, как мать или следователь. Ее доброта спровоцировала меня на откровенность, и я рассказал ей, что хочу добраться Мангышлака. Правда, не говорил зачем. Просто, сказал, хочется прикоснуться к пескам, по которым ходил Шевченко.
– Во времена! – вздохнула она. – Раньше то по Ленинским местам, то по Брежневским, а теперь у каждой республики свой идол.
– Ну почему идол? – не согласился я. – Нормальный человек был, в Питере с друзьями гусей воровал и жарил…
– Ну да! – удивилась она. – Как Паниковский!..
Покормив меня, она обслужила «транзитного» посетителя, забежавшего выпить свои утренние сто грамм и тут же умчавшегося дальше.
– До Мангышлака прямиком тебе отсюдова не добраться, – сказала она, вернувшись к моему столику. – Если хошь, я разузнаю, как лучше.
– Пожалуйста! – попросил я.
– Ладно. Поработай здесь пока за прилавком, – деловито сказала она. – Вся водка по тыще сто грамм, вино – тыща за стакан. А я через часик вернусь… Да, паспорт дай!
Я протянул ей свой паспорт.
– И еще, – добавила она. – У тебя чем платить есть?
– Немного есть…
Оставшись один в кафе, я стал за прилавок и посматривал оттуда в открытые входные двери, открывавшие мне яркий, весь в солнечном свете поставленный в высоту прямоугольник улицы, изредка пересекаемый прохожими.
Зашел мужик лет пятидесяти, в тельняшке и небритый.
– А Нюрка где? – спросил он.
– Через час будет.
Он кивнул и ушел, ничего не выпив.
Потом зашли две серьезные и со вкусом одетые женщины, тоже в возрасте.
Взяли по сто грамм водки. Тут же, не присаживаясь, выпили и ушли.
Наконец вернулась Нюра. Я к этому времени так освоился в кафе, что, казалось, смог бы в нем прижиться и обосноваться без трудностей. Только хотелось ли мне этого? Нет, мне хотелось на Мангышлак, хотя что там меня ждет – неизвестно. Но, может, потому так и хотелось туда добраться? Да и вообще, ждет ли меня там хоть что-то? Не возникни эта глупая ситуация со складом детского питания, никуда бы я сейчас не поехал. Просто был пункт А, из которого надо было бежать в пункт Б. Хорошенькая задачка! В самом деле, ничто так не зовет в путешествие, как опасность для жизни.
– Ну что, голуба, через пару дней рыбзавод пойдет по каналу на Каспий.
Хошь, можешь с ними, я договорюсь.
– А куда он плывет?
– Рыбзавод же эт, а не корабль. Он будет на Каспии стоять, потом то ли в Гурьев,
– А как же я до Мангышлака?
– Там разберешься, к нему много суден подходят… У меня там подружка, Дашка, работает. Она тебе поможет…
Этой случайной встречей я остался доволен. Даже прокуренный голос Нюры звучал для моих ушей приятно и заботливо. До отхода рыбзавода я оставался в ее кафе, помогая ей и подменяя иногда. И ночевал там же, отдавая ей на ночь паспорт и оставаясь закрытым снаружи. А через три дня отвела меня Нюра утром в порт и передала с рук на руки своей подруге Даше – круглолицей женщине лет тридцати пяти, похожей издалека на ярко одетую банку сгущенного молока.
Глава 16
Неуклюжая прямоугольная многоэтажка плавучего рыбзавода отвалила от причала в полдень. Я стоял на палубе третьего этажа, и казалось мне, что не рыбзавод отвалил от причала, а сам город оттолкнулся от нас и поплыл куда подальше. Солнце в этот день было особенно зловредным – висело оно вроде бы невысоко и жарило вовсю. Железо плавучего увальня было так раскалено – хоть яичницу жарь. Окружившую рыбзавод духоту мог разогнать только волжский ветерок, но воздух был неподвижен. Рыбзавод не плыл, а едва заметно полз по гладкой воде, так медленно полз, что даже волжская поверхность не реагировала, оставаясь тревожно неподвижной.
– Эй котик! Чего стоишь, пошли в каюту! – окликнула меня Даша.
Я вернулся в каюту, которую до этого и рассмотреть не успел, лишь рюкзак закинул и вышел. Каюта была двухместная, маленькая, с квадратным окошком, занавешенным куском салатовой материи. В углу у железной овальной двери был умывальник, под ним – мусорное ведро. Под окошком стоял столик с будильником и тяжелой пепельницей из литого стекла. По бокам каюты, как в купе поезда, располагались две узкие койки, аккуратно застеленные, с подушками, стоявшими по-наполеоновски одним углом вверх.
– Вон та твоя, – указала мне Даша на правую койку. – Будешь днем здесь сидеть, а вечером, когда народ пьяный – гуляй себе по палубам, только не заблудись!
– А плыть долго? – спросил я.
– Смотря куда, – рассудительно ответила Даша. – Тебе ж до этого, до Комсомольца надо?
– До какого комсомольца?
– Ну залив Комсомолец.
– А зачем он мне?
– Нюра сказала, что ты на Мангышлак хочешь? Так это самая ближняя точка, после Гурьева мы туда пойдем, а потом уже в другую сторону, до Мумры…
Я задумался. Залив Комсомолец? И название какое-то не казахское, да еще и неизвестно, как мне оттуда потом выбраться? Что там есть? Порт? Город? Рыбацкая деревня?
– Даш, а там что, приставать завод будет? – спросил я.
– А чего ему там приставать? Нет, рыбу примем от тралеров, покрутимся денек-два и дальше.
– А как же я сойду?
– Договоримся с каким-нибудь судном, – уверенно пообещала Даша. – Ладно, сиди тут, если захочешь – водка в тумбочке под столиком, вода в кране. Там же в тумбе консервы, если проголодаешься. А мне на летучку надо.