Добрый доктор
Шрифт:
— Неправда, Фрэнк, вы просто любите возводить на себя напраслину. У вас слишком низкая самооценка.
— Да будет вам! Давайте спать.
— Вряд ли я теперь усну. Что они там — дрались?
— Вроде того.
— Фрэнк, вы мой друг. Запомните это.
Это признание прозвучало как гром среди ясного неба. Я лег, укрылся простыней. Через минуту он приподнялся с пола на локтях. Я почувствовал на себе его взгляд.
— Понимаете, мне пришла в голову одна идея.
Я мгновенно интуитивно понял:
— Я думал о больнице.
— Да.
— Она неэффективна. Это же очевидно, от нее нет никакой пользы.
— Да.
— И я сказал себе: «Если люди не приходят в больницу, пусть больница придет к ним».
Он затянулся сигаретой. За время паузы я обо всем догадался. Но не стал его прерывать.
— Я подумал… Возьмем деревню. Не просто среднестатистическую деревню, а самую далекую, ту, которую почти невозможно отыскать. И поедем туда. Ну, знаете, привезем лекарства. Раздача презервативов, лекция о СПИДе, прививки. Что угодно. Надо же что-то делать.
— Мобильная поликлиника.
— Да. Такой принцип. Нельзя просто сидеть в больнице и вздыхать, что ничего нельзя поделать. Давайте, по крайней мере, ездить по деревням и объяснять им, где находится больница.
— Вы хотели, чтобы вчерашний поход стал выездом поликлиники?
— Нет, нет, это была просто разведка на местности. Я хотел посмотреть. Установить, в чем там люди нуждаются. Я же сам пока не знаю, что на себя взваливаю. Фрэнк, это безумная идея? Скажите мне. Я должен знать.
— Да.
— Безумная?
— Лоуренс, это безумная идея. Полный идиотизм.
— Но почему?
Я не стал ему ничего объяснять — не мог подобрать слов. Вместо этого я спросил:
— А зачем вам обязательно искать какую-то отдаленную деревню в неведомой глуши? Выберите любую деревню. Например, ту, что около магазина Марии, — чем плохо?
— Марии? — недоуменно переспросил он. — A-а, да, Мария. Помню.
— Так зачем же?..
— Это был просто жест, Фрэнк. Ну, понимаете… Символ. Если мы можем это сделать в самом отдаленном месте, то сможем и в ближайшем.
Тот же принцип он применил, выбрав нашу больницу. Ему было недостаточно отправиться туда, куда его толкала судьба или обстоятельства. Нет, ему требовался какой-то размашистый показной жест, смысл которого не поймет никто, кроме самого Лоуренса.
— В медицине нет места символам, — разозлился я.
— Разве?
— Лоуренс, вы что, с луны свалились? В каком мире вы живете?
Некоторое время он просидел молча, надувшись, созерцая огонек своей сигареты. Прохладный ветерок раздувал занавески.
— Ну, ладно, — сказал он наконец.
— Ну, ладно.
— Это была всего лишь идея. И нам нет смысла из-за нее ссориться,
— Лоуренс, мне спать хочется. Будет вам. Уймитесь.
— Хорошо, — сказал он и тут же улегся на кровать.
Довольно долго он молчал — только вздыхал и сопел. Затем произнес:
— Простите меня, Фрэнк.
— Ничего, ничего.
— Я вовсе не хотел вас расстраивать.
— Ничего, ничего.
— Ведь вы мой друг, Фрэнк. Я очень не хотел бы, чтобы между нами что-то изменилось.
— Ничего не изменится.
— Вы мне обещаете, Фрэнк?
— Обещаю, Лоуренс. Доброй ночи.
— Доброй ночи, Фрэнк. Доброй ночи.
VIII
Ничего и не изменилось. Здесь вообще ничего не менялось. Никогда. Каждый новый день полностью повторял предыдущий: тот же набор потребностей, та же горизонтальная линия на энцефаллограмме желаний. Со всем этим я давно свыкся. Мне уже ничего не было надо — лишь бы все шло как идет, катилось по привычной колее.
Даже погода изо дня в день не менялась. Сказывалась близость к тропикам. Правда, времена года все-таки имелись — целых два, сезон засухи и сезон дождей, но колебания температуры были совсем незначительные.
Лоуренс приехал в середине лета — в сезон дождей. После полудня небо озарялось тревожным электрическим сиянием, и грозовые тучи слипались в сплошную массу. Сверкали умопомрачительные молнии. Длилось это, как правило, недолго. Вскорости небо прояснялось. По вечерам в воздухе роились крылатые муравьи. Поутру всюду валялись их прозрачные крылья. Но лето миновало, и наступила зима. Холодное солнце, безоблачное небо. Некоторые деревья сбросили листья. Иногда к утру земля покрывалась тонким слоем инея.
Ничего экстраординарного не случалось; происходило все то же самое, что и ежегодно. Согласно установленному графику. Со стороны казалось, что моя жизнь течет как обычно. Но где-то в глубине, внутри, что-то переменилось.
Однажды ночью у Марии, едва мы с ней устроились на одеяле, я почувствовал, что мое вожделение — давно надоевшее, превратившееся в рутину — отступило. Его место заняло какое-то иное чувство. Совсем другое. Такое необычное, что во мне все перевернулось.
— Что такое? — спросила она.
Мои руки больше не касались ее тела. Я разглядывал ее в сумраке.
— Давай сегодня не будем этим заниматься, — сказал я. — Займемся чем-нибудь другим. Поговорим.
— Поговорим?
— Расскажи мне что-нибудь, а?
Неотрывно глядя на меня, она привстала, оправила на себе платье.
— Рассказать что-нибудь… Что?
— Я хочу, чтобы ты все мне рассказала о своей жизни.
— Я тебе рассказала это все.