Дочь Голубых гор
Шрифт:
Гоиббан помотал головой, будто при купании ему в уши набралась вода.
– Что ты сказала, Эпона? Я не понял.
Эпона зашла уже слишком далеко, чтобы идти на попятный. Вероятно, поэтому она выпалила то, что хотела сказать, так быстро. В смущении понизив голос, она объяснила:
– Мать обещала отдать меня Кернунносу, чтобы он сделал меня гутуитерой. Я не замужем. Я все еще живу с матерью, в ее доме, хотя и прошла обряд посвящения в женщины. Как только настанет полнолуние, я должна буду отправиться в волшебный дом, если только какой-нибудь мужчина не попросит моей руки. У меня
Кузнец сидел на краю своего ложа, заложив расслабленные руки между колен, но, когда он услышал, что предлагает ему Эпона, резко вскочил.
– Я не могу жениться на тебе, Эпона. Ведь ты принадлежишь к моему племени.
Надо отдать должное старой Грании: она продолжала шить, даже не подняв глаз. А если рука, державшая костяную иглу, и дрожала, то это вполне можно было приписать ее старости.
– Я тебе не нравлюсь? – спросила Эпона.
– Конечно, нравишься, мне вообще нравятся все дети, но это не значит…
– Я уже не ребенок, я женщина, – продолжала настаивать Эпона; он уже во второй раз ощутил всю силу чувств, которые, точно присыпанное пеплом пламя, жарко тлели в ее груди.
Он отвернулся, смущенный.
– Да… Я знаю… Я вижу, что ты женщина. Но это не имеет никакого значения. Даже если бы я захотел жениться на тебе…
– Тебя останавливает моя сломанная рука? Я уже заглядывала под повязку, с моей рукой все будет в порядке, она срастется правильно. Гоиббан, я не буду калекой…
– Дело не в этом, Эпона. Ты знаешь, что не в этом.
Она схватила обеими ладонями одну из его больших рук и крепко ее стиснула.
– Для нашего племени ты так же необходим, как Соляная гора, – сказала она ему. – Я знаю, что Таранис пойдет почти на все, только бы угодить тебе. Если ты скажешь, что не удовлетворен своей жизнью и пригрозишь, что перестанешь работать над звездным металлом, он позволит нам пожениться. Наверняка позволит.
Гоиббан как можно более осторожно высвободил свою ручищу.
– Я не могу сказать это вождю, Эпона. Это было бы бесчестно. Я вполне доволен своей теперешней жизнью, мне не нужна жена, чтобы продолжать работу над звездным металлом. У меня есть все, что мне надо: любимая работа, хорошая мать, которая кормит меня и поддерживает огонь в моем доме, и уважение племени. А когда мне нужна женщина, я почти всегда могу выбрать кого хочу. Я не спешу жениться. Я не скрываю, что ты мне очень нравишься, но не стану просить твоей руки, потому что это могло бы затруднить мою жизнь гораздо больше, чем мне хотелось бы.
– Неужели ты боишься сделать что-нибудь такое, чего до тебя никогда не делали? Я угадала?
Гоиббан надулся, точно лягушка, пытающаяся устрашить своего соперника.
– Я сделал много такого, чего до меня никогда не делали, и я не боюсь ничего, кроме небесного огня и землетрясения, – сказал он. – Но я уважаю наш образ жизни, законы, по которым мы живем, ибо без этих законов, без своего племени человек – ничто. Я не хочу нарушать обычаи, не хочу терять уважение племени… Если у тебя есть возможность стать друидкой, не упускай ее, вот тебе мой совет, Эпона, – отправляйся в волшебный дом и будь счастлива, как и я.
Она дрожала, словно от холода.
– Ты
«Да будет так», – наконец подал голос долго молчавший дух.
– Ты трус, – повторила она сквозь стиснутые зубы и увидела, как Гоиббан бессознательно сжал свои кулачищи. – Ударь меня! – с вызовом воскликнула она, схватившись за рукоятку висевшего у нее на поясе кинжала. – Ударь меня, кузнец, и ты увидишь, что будет. Я не боюсь, как ты. Ударь меня!
Гоиббан опустил руки. Он заметил, что из-за очага в центре дома на него смотрит мать.
– Тебе лучше уйти, – сказал он девушке.
– Ни вода, ни огонь не помешают мне уйти, – ответила она, не давая угаснуть гневу, который придавал ей силы. И прошла мимо кузнеца к двери.
Оказавшись снаружи, она с новой болью осознала свое положение; впечатление было такое, будто лучи солнца хлестнули ее по лицу, как они хлещут по озерной глади, и на какой-то миг она даже ослепла. Гоиббан отказался протянуть ей руку. Теперь ей не остается ждать ничего, кроме полнолуния, когда она должна будет войти в волшебный дом.
К Меняющему Обличье.
Эпона глубоко вздохнула.
– Нет, – сказала она, обращаясь к самой себе, вернее, своему духу. – Они ничего не сделают со мной насильно. – И она медленно пошла по селению, не выбирая направления, куда глаза глядят.
Тем временем Кажак и Окелос искали большого оленя. Выйдя за частокол, они направились вверх в гору по извилистым и узким, похожим на брошенные чьей-то своенравной рукой нити, тропинкам. Вместе с ними, тесно сомкнутыми рядами, торжественным шагом поднималась и армия сосен. Глубокая горная тишина, казалось, давила на уши; на этой высоте Кажак то и дело позевывал.
Несколько раз Окелос неуверенно оглядывался назад, лицо его выражало хмурое недоумение.
– Чем дело? – каждый раз спрашивал Кажак, но Окелос только тряс головой и шел дальше. Наконец он остановился, неподвижно застыв на месте, как дикое животное при виде охотника, показал жестом, чтобы Кажак тоже остановился.
Двое мужчин стояли в безмолвии, нарушаемом лишь стуком их сердец. Тропинка позади них была пуста, ни одна веточка не обламывалась, ни один лист не шевелился. Но Окелос был теперь уверен, что кто-то их преследует. Из-за деревьев на миг выглянуло и тут же, прежде чем Кажак успел его заметить, скрылось знакомое лицо; казалось, это была лишь игра света, но Окелос не мог не узнать Кернунноса.