Дочь Голубых гор
Шрифт:
Переговорив с ними, Кажак вновь обратился к ней.
– Мы должны ехать, – сказал он. – Это место не нравится… Слишком странное. Слишком… – Не в силах подобрать нужных слов, он начертал в воздухе замысловатый узор, и Эпона его поняла.
– Мы должны ехать, – повторил он.
Его глаза пристально оглядели ее тело с головы до ног и с ног до головы. Его пятки коснулись коня, и тот заиграл на каменистой дороге.
– Может быть, ты и правда пригодишься, – решил Кажак. Он наклонился вперед и протянул ей руку. – Ты едешь?
Она сглотнула комок, застрявший у нее
– Еду.
Сильная рука схватила ее за кисть и рванула ввысь. После короткого барахтанья Эпона уже лежала на холке коня, перед Кажаком, лицом вниз и упершись кончиком носа в скакуна. Кажак пришпорил его и поскакал прочь от деревни кельтов.
Тем временем селение гудело, как потревоженный улей. Таранис был сильно озабочен угрожающими намеками Кажака, и даже ласковые разуверения Сироны не могли убедить его, что скиф не станет чернить его добрую славу среди других племен и народов.
Некоторые старейшины, которые еще хранили воспоминания о былых нападениях и битвах, живо представляли себе, как орды скифов ворвутся в их селение среди Голубых гор, насилуя женщин и расхищая богатства племени.
Меж тем друиды во главе с Кернунносом пытались подобрать торжественные заклинания, способные защитить племя от опасностей, которые мог предвидеть лишь главный жрец.
Кернуннос оставался в волшебном доме, глубоко переживая нанесенные ему обиды. Он знал, что Таранис обвиняет его во всех постигших их неудачах, и, в свою очередь, открыто упрекал вождя в недальновидности и алчности.
В душе главного жреца всегда жила забота о могуществе и преуспеянии племени. Она не покидала его ни во сне, ни во время бодрствования; эта забота являлась неотъемлемой частью всего его существа. Племя не только окружало его со всех сторон, в своем телесном виде, но и существовало внутри его, бестелесно; у него не было своей личной жизни, он жил только служением кельтам. Настроение всего племени было и его настроением. В его жилах непрерывно пульсировала энергия кельтов; его терзали муки, перенесенные ими в минувшем, и те, что им еще только суждено перенести. Иногда могучее общее волнение кельтов захлестывало все остальное, и он, как пригвожденный, стоял на месте, прислушиваясь к внутренним голосам и пытаясь найти правильную дорогу в противоречивых стремлениях. Закрыв глаза, забыв о настоящем, он витал в прошлом и будущем.
В этот день предчувствие грядущих бед повергало его в полное отчаяние.
– Все меняется, – стонал он вслух, глядя куда-то вдаль остекленевшими глазами. – Все, что имеет истинное значение, будет утрачено. Сейчас мы знаем так много, мы занимаем надежное место в этой жизни; находимся в полном единении с духами. Но нет, нас привлекает мнимая новизна; мы готовы отрешиться от нашего образа жизни, сойти с привычного пути. Сердце мое надрывается, когда я думаю об участи моего племени.
Он сунул руки в очаг, выгреб оттуда горячую золу и высыпал ее себе на голову и лицо, не испытывая никакой боли, продолжая горько оплакивать судьбу кельтов.
Когда солнце достигло зенита, а Эпона все еще не вернулась, Ригантоне надоело ждать ее. Она вышла из дома и стала
Закончился день, наступила ночь полнолуния. Если Эпона так и не появится, чтобы пойти добровольно к друидам, они сами придут за ней. И как она тогда объяснит отсутствие дочери?
Наконец Ригантона отправилась в волшебный дом; во рту у нее пересохло, в висках болезненно стучало, но она не могла просить гутуитер о помощи. И не могла вернуться назад; ведь она была кельтской женщиной и готова была встретить лицом к лицу все, что бы ее ни ждало.
Из дома жреца тянуло едким дымом. При виде ее черные дрозды недовольно затрещали. Из волшебного дома доносился какой-то ритмичный шум, как будто там трясли наполненные камешками тыквы-горлянки, и слышалось пение друидов.
Ей пришлось напрячь всю свою волю, чтобы войти.
От пылавшего посреди дома очага было жарко и душно. Воздух пропитывала вонь. И тут Ригантона почему-то вспомнила слова, которые ей передала дочь, слова скифского предводителя: «Место живых людей – под открытым небом».
Она и сама не знала, почему вспомнила об этом.
Переступив через порог, Ригантона остановилась, и к ней тут же подошел Кернуннос.
– Ты привела дочь? – прошипел он сквозь зубы.
Нечего было и думать о том, чтобы лгать друиду.
– Я не могу ее найти. С самого утра никто не видел ее в селении, и я очень обеспокоена.
Кернуннос приблизил свое лицо к ее лицу.
– Ты хочешь сказать, что она опять убежала? Эта девушка истощает мое терпение, Ригантона. Она поступает чересчур опрометчиво и безрассудно, боюсь, что она губит свои способности. Обучить ее жреческим обязанностям будет нелегко, потому что ты была ей плохой матерью, Ригантона, не воспитала в ней необходимую покорность.
Ригантона обозлилась.
– Я воспитала ее смелой, решительной и трудолюбивой, она не боится никакой трудной работы. Я не знала, что она друидка и ей понадобятся другие душевные качества.
– Тебе следовало знать, женщина, что любая девушка может оказаться друидкой. Ты упустила ее из-за своей дурости. Но, где бы она ни была, я всегда сумею найти ее, Ригантона. – Он неприятно улыбнулся.
– Тогда найди ее, – сказала женщина, которой не терпелось покинуть волшебный дом.
Его рука, словно когтистая лапа, сжала ее плечо.
– Куда ты торопишься? Уж если твоя дочь не пришла, может быть, ты поможешь нам в наших занятиях магией?
Она посуровела.
– Меня ждут мои дети, Кернуннос. Я нужна и в других местах.
– Твои дети могут сами о себе позаботиться. И ни один мужчина не ждет тебя, Ригантона. Твое ложе давно остыло. Ты стала старой и жилистой, женщина. Ты лакомая еда для медведя, но я думаю, он единственный, кто захочет заключить тебя в свои объятия. Не согласишься ли ты, чтобы тебя принесли в жертву Косматому Человеку, Ригантона? С помощью этого жертвоприношения я смог бы приготовить сильнодействующие магические снадобья. – Он заухмылялся, наслаждаясь вспыхнувшим в ее глазах страхом.