Дочь града

Чернышева Наталья Сергеевна

— Иди сейчас же вымойся, от тебя разит как от бочки. А завтра утром поговорим.

Она скривилась, будто ей пришлось проглотить не жуя целый лимон. А потом выдала:

— Да пошла ты…

Вот тут мое терпение лопнуло. Я безо всякой нежности ухватила дочку за шиворот, подняла с кровати, — куда она в сапогах и одежде, между прочим, завалилась, свинья этакая! — и поволокла в ванную. Там ей вконец поплохело, все выпитое запросилось наружу. Пришлось мыть, вытирать, укладывать в постель… Заснула она мгновенно, едва коснувшись подушки. А я без сил опустилась

рядом, в ногах.

Что с ней делать теперь? Вот утром она проснется, трезвая, — что? Ругаться? Да ведь не поможет уже. Где я пропустила, как недоглядела? Почему из тихой скромной девочки выросло такое вот наглое?…

Помоги мне Бог сдержаться завтрашним утром! Помоги мне Бог не допустить ошибок своих родителей! Бедная моя девочка, как же я люблю тебя… Как мне уберечь тебя от этой "веселой" жизни, как?!

Утром разговора не вышло. Ира выползла из комнаты где-то к обеду, опухшая, синяя. Я молча организовала ей завтрак, совмещенный с обедом. Толку с ней разговаривать сейчас. Снова ведь перессоримся. Подожду.

Ждать пришлось долго, целых два дня. Не выдержала, сами понимаете, я.

— Ирочка, ты ничего не хочешь мне сказать? — интересуюсь вечером, за чашкой чаю.

— А что ты хочешь услышать? — бурчит она недовольно.

— Например, где тебя носило позапрошлой ночью.

— Не твое дело.

— Нет уж, дорогая, мое! — начинаю заводиться. — Ты моя дочь, моя… а не тети-Верина или дяди-Васина. Вот я и хочу знать, где ты была, что там делала и почему вернулась пьяной до изумления!

— Ой, мам, отстань! День рождения был у Нади… Что, и выпить нельзя было, да?

— Выпить или напиться? Знаешь, я тебе ничего не запрещаю. День рождения так день рождения, пьянка так пьянка. И беспокоит меня даже не то, что ты после очередного дня рождения можешь принести в подоле ребеночка. А то, что ребенок этот будет зачат в каких-то кошмарных условиях, в стадии крайнего алкогольного опьянения, и в итоге родится больным уродом, а ты останешься прикованной к сыну-инвалиду на всю твою- и его! — глупую жизнь.

— Ой, мама, перестань! Сейчас такие проблемы на раз решаются. Аборт и никаких сломанных жизней!

— Не будь идиоткой, — заметила я спокойно, хотя внутри все прямо так и клокотало от дочкиного цинизма, — Первую беременность не прерывают. Иначе вообще больше никогда детей иметь не сможешь.

Молчит, скривилась вся, можно подумать, ей ведро лимонов под нос суют и пистолетом в спину тычут — ешь, мол, до дна, а не то…

— И еще, — говорю серьезно. — Перестала бы ты вот так наряжаться. Посмотри на себя! Не юбка, а решето драное а-ля трусики от Шанель, пузо голое, сиськи нараспашку. Гляди, добегаешься по ночам в таком виде. Изнасилуют где-нибудь в подворотне, не дай Бог!

— А я, может, и хочу чтобы меня изнасиловали! — вдруг вскидывается дочка.

— Чего-о?!

Такой ответ — почище кувалды по темечку. Как она может? Как язык только поворачивается? После того, что было… после Марины! Да как она смеет…

— Да что ты там понимаешь, мама! —

кричит Ира, срываясь окончательно. — Ну что ты можешь понять?! Мне двадцать три года, а я до сих пор все еще девственница! И неудачница!

— Ну знаешь ли, нашла о чем переживать! — обретаю наконец дар речи. — На твоем месте я бы думала об этом в самую последнюю очередь.

— Да-а? А во сколько ты сама меня родила? В 17?!

— Дурой была потому что, — говорю. — Как ты. Ах, мне 17, а я все еще девственница! — передразнила я дочкин тон. — Вот и получила результат, с первого-то раза!

И вся моя жизнь пошла наперекос. Только дочери об этом я не расскажу никогда. Незачем. Я-то мою девочку не брошу и за порог никогда не выставлю, пусть ее хоть четверню в подоле приносит. Вот только ж хочется, чтобы дочка моих ошибок не повторяла. Чтобы счастлива была в полноценной семье, не только с детьми, но и с мужем. Что я, много хочу, спрашивается? Вот то-то ж и оно.

— Это физиология, понимаешь? — вконец разоралась Ира. — Фи-зи-о-ло-гия! Я нормальная здоровая девушка, мне это на-до, надо, понимаешь? Это естественный физиологический процесс! Без которого женщине не выжить, она болеть начинает, понимаешь? Стареть и болеть! А я не хочу…

— Умная ты, как я погляжу! — обозлилась я. — Физиология! Да я уже лет 20 живу без этой твоей физиологии и живу нормально, чтоб ты знала!

— НУ ТАК ПОРА ПРЕКРАТИТЬ ТЕБЕ ЖИТЬ НОРМАЛЬНО!!! Ты же еще совсем не старая, мама, найди себе кого-нибудь! НАЙДИ СЕБЕ МУЖИКА, и отстань от меня со своей средневековой моралью! ОТВАЛИ, ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ! В по-ко-е, поняла?!

Она выскочила в коридор. Дернула куртку с вешалки и — в подъезд, только дверь вслед ахнула. Поговорили, называется. Вот что мне с ней теперь делать, а? Выросла дочурочка. Выросла…

Ох, и долго же я после этого крепилась, очень мне не хотелось, чтобы девочка восприняла мою заботу о ней как слабость, со всеми выползающими из этого последствиями. Так и прожили мы, страшно выдумать, аж три недели, я себе, она — себе, два чужих человека.

Честно скажу, не знала я, как к ней подступиться. Ведь опять орать начнет, и снова мы переругаемся. Дочку же, как я теперь понимаю, держали не столько гонор и злость, сколько страх. И выяснилось это, как и всегда в таких делах получается, чисто случайно.

Началось с того, что зачастил к моей девочке какой-то подозрительный тип. С козлиной бородкой, невнятной национальности. Запрется с ней в комнате и — шу-шу-шу. Войдешь к ним, сразу же замолкают и смотрят на тебя волками. Ну, правильно, а вы на моем месте о чем в первую голову подумали бы?! Я день терпела, два. На третий не выдержала, потребовала ясности:

— Вы кто такой, молодой человек? И что вы потеряли в комнате моей дочери?

— Мама! Стучаться надо, блин!

— Язык с мылом мыть будешь, Ира, — пригрозила я (дочурка-то вовсе не "блин" заявила, сами понимаете). — А вы не тушуйтесь, мил человек, на вопросик ответьте, пожалуйста. Кто вы такой и какого чертова черта вы здесь делаете?