Дочь греха
Шрифт:
– Вы, наверное, Лариса? – спросил я, пожалев, что пришёл в форме.
– А-а-а?.. – Не знаю, что её смутило, но я не успел ничего сказать, как за её спиной появился Черныш.
– Это сержант Боб, – он потянул меня за рукав, – который теперь стал старшим лейтенантом, но никогда не будет генералом. Лара, не держи гостя на пороге. Ты, наверное, не помнишь, но я тебе о нём рассказывал.
Закрыв за собой дверь, я потянул с плеч китель. Он придержал меня:
– Оставь. На нём есть чем гордиться.
Гости уже вступили в третью фазу опьянения и отнеслись к моему появлению, как к дождику за окном. Только
– Ну-ну, – чему-то усмехнулся Черныш и усадил меня рядом с собой.
Тут пили быстро, наливали много и говорили одновременно. Едва жар удовольствия от штрафного бокала растёкся по моей груди, я поднялся и пошёл к балкону.
– Похоже, – по ходу прошептал я в ухо хозяину, – она одна?
Он пожал плечами и снова усмехнулся.
Я вышел на балкон и прикрыл за собой дверь, но девушка продолжала рассматривать что-то на горизонте.
– Извините, – негромко проговорил я, чтобы обратить на себя её внимание, – тут действительно есть чем любоваться, но что именно привлекает вас?
С двенадцатого этажа, на котором мы сейчас находились, открывалась удивительная перспектива. Огромный треугольник города, мириадами огней не способный пробить вязкую темноту неба, ворочался под красноватым светом восходящей луны. В первый миг реки, которыми он был ограничен, походили на тусклое ожерелье из жидкого стекла, но облако, чуть прикрывавшее ночное светило, сдвинулось, и прозрачная хрупкость рек обратилась в два угольно-красных потока лавы, медленно подбирающся к людскому муравейнику.
– Какая жуткая красота! – выдохнул я, невольно делая шаг назад. Незнакомка оглянулась, и яркий свет, выплеснувшийся на неё из комнаты, обратил девушку в немолодую женщину. Её высокая шея была густо покрыта глубокими морщинами, а лицо!.. Тонкие пальцы вытянули сигарету из уголка рта. Он приоткрылся, но вместо клыка, торчащего у сказочной Бабы-яги из дёсен, я увидел ровнейшую шеренгу ослепительно-белых зубов.
– Так вот ты какой, сержант Боб из ночной сказки Черныша?!
Голос курильщика со стажем подтвердил то, что я «прочёл» на её шее. Женщина шагнула ко мне и, обдав облаком ароматов от выпитого спиртного, продолжила:
– А что, если мы закроем дверь балкона и ты покажешь мне одну из поз, которыми той ночью ублажал некую Татьяну, оставив Чернышу роль наблюдателя? Ты его тогда так поразил, что он ещё с полгода на каждой пьянке рассказывал об увиденном. Ну и, естественно, о тебе. Чтобы этот бабник так долго захлёбывался слюной воспоминаний, действительно надо было показать что-то особенное.
То, что я впервые спутал девушку со старухой, издевательские нотки в её голосе, а главное – взгляд, полный любопытства, с которым начинающий биолог смотрит через микроскоп на готового к вскрытию лягушонка, взбесили меня.
– А советами не замучают? – Я кивнул в сторону комнаты. Там продолжавшееся веселье стремительно собирало в её правом углу опустошённые бутылки.
– Даже сделают вид, что в квартире никогда и балкона не было. – Она привычным щелчком отправила окурок вниз и притушила огоньки своих глаз. – Воспитанные интеллигенты, но грешники до мозга костей.
Моя собеседница была сильно пьяна.
Я одним движением сбросил китель и усадил
– Не страшно? – выдохнул я прямо в женское ухо, благо, что все расстояния между нами исчезли.
– Я балерина, – звенящим от восторга голосом проговорила она, и я понял, что в этой схватке не будет отступающих.
Мне показалось, что нам хватило пары секунд, чтобы понять друг друга. Местами женщина даже опережала мои желания и фантазии. В ней было столько страсти и стремления к наслаждению, которым могли позавидовать многие знакомые мне девушки. И вдруг этот нескончаемый водопад обратился в солёный дождь, ринувшийся двумя ручьями по её лицу. Женщина рыдала. Рыдала, сидя на моих коленях. Её сухое, точённое спортом тело продолжало скачку, а воздух клокотал в груди, словно дожёвывал последние капли жизни. Я никогда не понимал женщин, но этот переход от возвышенного удовольствия к глубокому горю потряс меня. Я попытался осушить слёзы с её щёк, потом принялся говорить какие-то банальности и чуть не договорился до объяснения в любви. И тут она замерла. Теперь её тело, только что походившее на сжатую стальную пружину, превратилось в сухонького цыплёнка, чьи тонкие косточки ежесекундно были готовы прорвать её высохшую кожу.
– Мне никто и никогда не говорил таких слов, – прошептала она, удивив меня новым звучанием своего голоса. Куда-то исчезла хрипота заядлого курильщика, сменившись серебром горного ручья. Разгладилось лицо, и только шея по-прежнему выдавала её возраст. – Ты только что одарил счастьем силы и молодости старую бабу. В балете рано уходят на пенсию. За кулисами почти нет мужчин, а те, кто ещё помнит, что это такое, предпочитают делиться этим не с женщинами, а со своими коллегами. Последний раз меня любил мужчина… – она вздохнула, – нет, мужчины – их было четверо – в театральном скверике, три года назад. Была ночь, я шла с работы, а они там сидели и пили. Можно было обойти эту компанию по тротуару, а я пошла мимо них. Кто-то сказал: «А вот и женщина». Не столько они потянули меня вниз, сколько я сама упала на траву. Это было обоюдным насилием, только они об этом не узнали. Иногда, вспоминая тот радостный вечер, мне кажется, что я своей неуёмной страстью разогнала их. И вот теперь ты…
Дверь балкона распахнулась:
– Хватит прыгать! – Черныш долгим взглядом просканировал нас. – Ларка горячее принесла, пора к столу.
Мы пели. Хозяин квартиры играл на гитаре, а мы пели. Было хорошо. Потом он что-то сказал на ухо жене. Она вышла и, вернувшись, подала ему стопку небольших, карманного формата, книжечек и авторучку.
– Вот, – сказал Черныш, – мой первый печатный опус.
Это были стихи. Неплохие стихи.
– Обещали принять в Союз композиторов, – вскрикнула гитара в его руках, – но, похоже, что в поэты возьмут раньше…
Он сидел за столиком напротив меня в привокзальном баре и едва отщипывал от всего, что стояло перед нами, при этом используя и столовый прибор, и грязные руки с траурными полукружьями под давно не стриженными ногтями. От знакомого мне музыканта, эстета и поэта – не осталось и следа. Я, медленно исцеляя здоровье крохотными глотками ледяного шампанского, считал годы между нашей последней встречей и нынешним утром. Получалось, что мы не виделись почти двадцать лет.