Дочь хранителя тайны
Шрифт:
– Такое ощущение, что мир рухнул, – тихо произнесла Нора.
– Нора, не сейчас. – Дэвид взглянул на Пола в зеркало заднего вида. Тот лежал смирно, не жалуясь, но бледные щеки были влажны от слез.
В отделении скорой помощи Дэвиду пришлось воспользоваться своим служебным положением, чтобы его сына сразу же приняли и сделали рентген. Он сам уложил мальчика в постель, посадил Нору читать ему сказки из книжки, которую та, не глядя, схватила в приемной, и пошел за снимками к рентгенологу. Забирая их, заметил, что пальцы дрожат, и решил просмотреть снимки у себя в кабинете. Чудный день, суббота – в коридорах царила непривычная
Дэвид нащупал выключатель, легко надавил. Панель на стене поморгала и вспыхнула, обесцвечивая все вокруг. На ней висели негативы, которые он проявил неделю назад: фотографии вен человека, целая серия, где освещенность и контрастность постепенно и очень незначительно менялись от снимка к снимку. Дэвид был в восторге от точности, которой ему удалось достичь, к тому же полученные изображения больше напоминали не кровеносную систему, а нечто совершенно иное: ветвистую молнию, ударяющую в землю, текущие реки, зыбкую поверхность моря.
Руки по-прежнему заметно дрожали. Дэвид сделал несколько глубоких вдохов, затем снял негативы и вставил под зажимы рентгеновские снимки Пола. На них с призрачной четкостью проступили тонкие кости его сына, крепкие и вместе с тем деликатные. Дэвид провел кончиками пальцев по пронизанному светом изображению. Какие они красивые, эти косточки, непрозрачные, но все же светящиеся, будто слюдяные; сильные и хрупкие, как сплетенные ветви дерева. Казалось, они плывут в темноте его кабинета.
Переломы локтевой и лучевой кости были очевидны, но без осложнений. Главная опасность в том, что эти параллельные косточки при заживлении могут срастись.
Дэвид выключил свет, вышел из кабинета и зашагал по коридору, размышляя о чудесном мире человеческого тела. Много лет назад, в обувном магазине Моргантауна, пока отец примерял рабочие ботинки и, хмурясь, смотрел на цену, маленький Дэвид стоял на специальном рентгеновском аппарате, который просвечивал его ступни, превращая обычные пальцы в нечто загадочное, таинственное. Он зачарованно рассматривал палочки и колбочки этих смутных теней: своих пальцев, пяток.
Он не скоро понял, что тот момент был решающим. Существование других миров, невидимых, неизведанных, невообразимых, явилось для него откровением. С тех пор, глядя на бегущих оленей, взлетающих птиц, кроликов, выбегающих из кустов, и трепещущую листву, Дэвид жадно хотел одного: хоть на миг увидеть их насквозь. Он разглядывал и Джун, когда та лущила на крыльце горох или шелушила зерно, приоткрыв рот от усердия. Ведь она была такая же, как он, но не совсем, и в том, что их отличало, крылась великая тайна.
Его сестра; девочка, которая любила ветер, смеялась, подставляя лицо солнцу, и не боялась змей. В двенадцать лет она умерла и сейчас была лишь воспоминанием о любви – ничем, только костями.
А его дочь, шести лет, ходила по этой земле, но он не знал ее.
Он вернулся в отделение скорой помощи. Нора держала Пола на коленях, хотя для этого он уже был немного великоват, его голова неловко
– Перелом? – фазу спросила Нора.
– Боюсь, что да, – ответил Дэвид. – Вот, посмотри.
Он разместил снимки на световом столе и показал темные линии переломов.
– Кость в горле, говорят люди, кожа да кости. Или: костей не соберешь. А ведь кости живые. Они растут и сами себя лечат; сломавшись, срастаются.
– А я-то беспокоилась из-за пчел… – Нора помогла мужу перенести Пола на смотровой стол. – В смысле, ос. От них избавилась, а тут такое.
– Это несчастный случай. В жизни всякое бывает.
– Знаю! – воскликнула она, чуть не плача. – В том-то вся и беда.
Дэвид не ответил. Он достал все необходимое и полностью сосредоточился на наложении гипса. Ему давно не приходилось этим заниматься – он фиксировал кость, а прочее оставлял медсестре, – и сейчас обнаружил, что это занятие его успокаивает. Повязка на детской ручке становилась все больше и больше, ее ракушечная белизна влекла, словно чистый лист бумаги. Через несколько дней она станет тускло-серой, покроется разноцветными пятнами. Пройдет три месяца, – сказал Дэвид, – и тебе его снимут.
– Это же почти все лето, – ужаснулась Нора.
– А как же малая лига? – спросил Пол. – И плавание?
– Никакого бейсбола, – строго ответил Дэвид, – и никакого плавания. Увы.
– Но мы с Джейсоном должны играть в малой лиге.
– Увы, – повторил Дэвид, и мальчик разразился слезами.
– Ты говорил, ничего не случится, – жалобно произнесла Нора, – а теперь у него сломана рука. Раз – и все. А если бы шея? Или спина?
Дэвид так беспокоился о сыне, что его охватила невообразимая усталость – и злость на жену.
– Но это всего лишь рука. Так что успокойся, хорошо? Успокойся, Нора.
Пол притих, внимательно прислушиваясь к изменившемуся тону разговора родителей. Интересно, думал Дэвид, что запомнит Пол о сегодняшнем дне? Представляя сына в том неясном будущем, где мирная демонстрация заканчивается для человека пулей в шее, Дэвид, как и Нора, испытывал страх. Она права: все может случиться.
– Прости меня, папа, – чуть слышно прошептал Пол, – я не хотел испортить твои фотографии.
Дэвид, после секундного замешательства, вспомнил, как накричал на Пола, когда в темной комнате зажегся свет, и как Пол застыл на пороге, не отнимая руки от выключателя и боясь пошевелиться от страха.
– Что ты, что ты, сынок, я совсем не сержусь. – Он коснулся головы Пола, новенького жесткого ежика его волос, погладил по щеке. – При чем тут фотографии? Я просто очень устал. Понимаешь?
Пол молча возил пальцем по кромке гипса.
– Я вовсе не сердился, сынок, – добавил Дэвид.
– А можно послушать в стетоскоп?
– Конечно. – Дэвид сунул черные наконечники в уши Пола и, присев на корточки, приложил холодный металлический диск к своей груди.
Краем глаза он видел, что Нора наблюдает за ними. Здесь, вдали от суеты праздника, сразу стало заметно, что она несет свою печаль, будто черный камень, зажатый в руке. Ему очень хотелось ее утешить, но он не находил слов. Как жаль, что не придумали рентгена для человеческих сердец. Просветить бы всевидящими лучами сердце Норы, его сердце.