Дочь кардинала
Шрифт:
– Тебе нечего бояться, – говорит он. – Я смогу нас защитить. К тому же, если мы уедем, это покажет, что мы тоже боимся.
В ноябре я получаю от Изабеллы письмо, измятое и запоздавшее из-за размытых дорог: целых три страницы, покрытых неразборчивым от восторга почерком сестры.
«Я была права. У меня мальчик. Он довольно крупный, с длинными ножками и ручками, толстый и светловолосый, как его отец. Он хорошо ест, а я уже встаю и могу ходить. Роды были недолгими и легкими. Я сказала Джорджу, что готова родить еще одного ребенка, точно такого же! Могу нарожать ему их столько, сколько он захочет! Я уже написала королю и королеве, и она прислала свои поздравления и очень хорошее белье в подарок.
Джордж
Тут шли такие сильные дожди, что мне было совсем не трудно сидеть в уединении, хотя сейчас это мне начинает надоедать. Я приму очищение и причастие декабре, и после этого мы поедем домой. Скорее бы привезти новорожденного Ричарда в замок Уорик. Отец был бы мной так доволен, я бы навсегда стала его любимой дочерью за то, что подарила ему второго внука. И он бы непременно занялся построением планов на его великое будущее…»
И так далее и тому подобное на целых три страницы, с дополнениями, записанными по краям. Я откладываю письмо и кладу руку на свой мягкий живот, словно бы тепло моей ладони могло пробудить в нем новую жизнь. Изабелла имеет полное право на счастье и гордость за благополучное разрешение от бремени и рождение еще одного здорового ребенка, и я рада за нее. Но она могла бы и подумать о том, как глубоко могут ранить меня ее слова, меня, ее младшую сестру, которой только двадцать лет и у которой всего лишь один ребенок, мальчик, несмотря на четыре, почти пять лет замужества.
Нельзя сказать, что все ее письмо было посвящено гордости и похвальбе: в самом конце она приписывает несколько слов, которые дают мне понять, что она так и не забыла о своем страхе перед королевой.
«Будь аккуратна с тем, что ты ешь за рождественским столом, сестренка. Ты знаешь, что я имею в виду. Иззи».
Дверь моей приемной открывается, и входит Ричард с полудюжиной своих друзей. Они пришли, чтобы сопроводить меня и моих дам на ужин. Я встаю и улыбаюсь ему.
– Хорошие новости? – спрашивает Ричард, глядя на письмо на столе возле меня.
– О да, – говорю я, не давая улыбке растаять. – Очень хорошие.
Пришло время рождественских празднеств, и королевская семья готовится блистать в драгоценностях и новых ярких нарядах, которые они заказали по баснословной цене из Бургундии. Эдуард играет свою роль короля, облаченный в насыщенные цвета и золото, и королева всегда пребывает рядом с ним, словно она родилась на этом месте, а не попала на него чудом, удачливая выскочка.
Мы просыпаемся ранним утром самого святого дня в году, чтобы успеть на мессу в королевской часовне. Для меня приготовлена большая деревянная ванна, выложенная льняными полотенцами. Ее вкатили и поставили перед камином, а горничные приносят кувшины с теплой водой и льют ее мне на плечи, пока я мою волосы и тело мылом с розовыми лепестками, которое Ричард купил для меня у мавританских купцов.
Когда я заканчиваю, меня оборачивают в разогретые полотенца и выкладывают на кровать приготовленное для этого дня платье. Сегодня я надену темно-красное бархатное платье, отороченное мехом куницы, темным и блестящим, не уступающим по красоте сокровищам из гардероба королевы. У меня новый атур [11] , который красиво сидит на голове и золотыми спиралями спускается мне на уши. Пока я располагаюсь в тепле перед камином, мои волосы расчесывают и сушат. Затем заплетают и делают прическу под атур. На
11
От фр. atour («накрученный», «навернутый»). То же самое, что и эннен.
Когда Ричард приходит за мной, чтобы сопроводить меня на праздничную церковную службу, я вижу, что он одет в черное, его любимый цвет. Он так красив и так счастлив, что, увидев его, я ощущаю знакомый прилив желания. Может быть, сегодня вечером он придет в мою спальню, и мы зачнем ребенка. Что может быть лучше зачатия наследника герцога Глостера в день, когда родился Христос?
Он предлагает мне опереться о его руку, и рыцари из его свиты сопровождают моих дам в часовню. Там мы выстраиваемся и ждем, король частенько заставляет нас ждать. Наконец слышится шорох и сдержанные восклицания фрейлин, и появляется король, одетый в серебро. Он ведет с собой ее, тоже одетую в серебро с белым, как он, и она светится призрачным сиянием в тени часовни, словно ее освещает луна. Ее бледно-золотистые волосы едва видны из-под короны, шея открыта до самого ворота платья с низким квадратным вырезом, задрапированным тончайшим кружевом. За ними следом идут их дети: первым юный принц Уэльский в наряде, копирующем костюм отца. Ему уже исполнилось шесть лет, и каждый раз, когда он выходит в свет, мы замечаем, что он становится все выше. А за ним следует няня, ведущая за руку младшего принца, все еще одетого как ребенок, но тоже в серебристо-белом цвете. Принцесса Елизавета, в платье тех же цветов, что и у родителей, идет одна, держа в руках молитвенник в окладе из слоновой кости, улыбаясь направо и налево и, как всегда, не по годам умело преподнося себя. За ней идут младшие девочки: красивые, царственные, роскошно одетые. С ними няня несет на руках самого младшего, новорожденного ребенка. Я не могу смотреть на эту процессию без зависти. По мне скользнул взгляд светло-серых глаз королевы, и я чувствую, как моя кожа покрылась мурашками, словно бы она каким-то внутренним чутьем угадала, что я ей завидую, что я ее боюсь. Наконец, входит священник, и я могу преклонить колени и закрыть глаза, чтобы никого из них больше не видеть.
Возвращаясь в свои комнаты, мы встречаем ожидающего нас возле закрытых двойных дверей мужчину в грязном дорожном плаще. Наш охранник не пустил его внутрь, и тот ожидал нашего прихода, сидя на каменном подоконнике.
– В чем дело? – спрашивает Ричард.
Мужчина падает на одно колено и протягивает ему письмо, на котором я успеваю заметить красную восковую печать. Ричард ломает печать и читает первые строки, и я замечаю, что его лицо начинает мрачнеть. Он бросает быстрый взгляд на меня, а потом снова возвращается к письму.
– Что такое? – Я не нахожу в себе сил произнести то, чего я боюсь больше всего на свете: что это письмо может быть послано из Миддлема, о нашем сыне. – Что там, Ричард? Что? Умоляю… – У меня прерывается дыхание. – Скажи, не медли!
Но он отвечает не сразу. Он кивает через плечо одному из своих рыцарей:
– Подожди здесь. Присмотри за гонцом, я потом с ним поговорю. Только сделай так, чтобы он тут ни с кем не разговаривал.
Меня же он берет за руку и идет через нашу приемную, через мою комнату ко мне в спальню, где нас никто не потревожит.
– Что? – шепчу я. – Ричард, ради всего святого, что случилось? Это о нашем мальчике? Об Эдуарде?
– Нет, это о твоей сестре, – отвечает он, и его голос звучит так, будто он сам задается вопросом. – Дело в твоей сестре.
– Изабелла?
– Да, любовь моя. Не знаю, как тебе сказать… Джордж пишет, это его письмо, он просит меня передать тебе… только я не знаю, как тебе сказать…
– Что? Что с ней случилось?
– Любовь моя, моя бедная девочка, она умерла. Джордж пишет, что она умерла.