Дочь Клеопатры
Шрифт:
— В море бросают одних убийц! — кричал мой брат в ярости.
— Простите, господин, таков приказ Цезаря.
— А я говорю: нет! — не унимался он.
В каюту зашел Агриппа, и македонец покачал головой:
— Дети не отдают мне тело.
Полководец посмотрел на Александра.
— Путешествие будет очень долгим. На корабле не найти благовоний для бальзамирования. Пусть Нептун упокоит вашего брата на своем ложе.
Раб принялся заворачивать Птолемея в простыни. Я вытянула шею, чтобы в последний раз увидеть золотоволосую головку и губы, так часто дрожавшие от испуга. После Цезариона этот застенчивый мальчик был настоящим любимцем нашей матери.
Надо было усерднее следить за ним, крутилось
Мы вышли за македонцем на свежий утренний воздух и, миновав царский двор, очутились возле перил. Свита Цезаря была уже в сборе. Жрец Аполлона прочел короткую молитву, которую все, даже сам Октавиан, выслушали с торжественными лицами. Я крепко держала за руку Александра, боясь обессиленно рухнуть на палубу. Когда малыша бросили в море, мой брат побежал к перилам и в отчаянии закричал:
— Птолемей! Птолемей!
— Уведите мальчишку, — распорядился Агриппа, перехватив Александра за локти. — Дайте ему поесть и налейте доброго хиосского вина.
Чтобы выполнить его приказание, потребовалось несколько взрослых мужчин. А я осталась на палубе. Ветер трепал мои волосы, но у меня уже не было сил поправлять их.
Братишку не удостоили даже приличным погребением. По этим жилам бежала кровь Александра Македонского и Марка Антония, а его швырнули в пенные волны, точно преступника. И разве нас, уцелевших, ожидала более сладкая участь? Октавиан посулил не лишать нас жизни — но разве человек, солгавший царице Египта, будто намерен отплыть в Рим через три дня вместо одиннадцати месяцев, остановится перед тем, чтобы обмануть двух сирот? Он и не собирался везти мою мать по улицам как трофей. Однажды Октавиан проделал подобное с Арсиноей [5] — и зрители, вместо того чтобы ликовать, взбунтовались. Людей возмутило подобное обращение с женщиной, тем более царского рода. Маме был уготован единственный жребий — быстрая смерть. Не поддайся она на уловку Цезаря, он отыскал бы другого исполнителя, только и всего. А после того как триумфальное шествие завершится, что может помешать ему расправиться с нами?
5
Арсиноя — сестра Клеопатры.
В голову лезли мысли о разных способах казни. Может быть, Птолемею еще повезло избежать самых страшных мучений? Я положила руку на полированный поручень. Один прыжок — и никаких больше слез, никакого одиночества.
— Лучше не думай об этом, царевна.
Я резко выпрямилась. Разве еще не все ушли? Нет, за спиной все это время стоял Юба. В багряной тоге он более напоминал царя, нежели Октавиан в домотканых туниках и широкополых шляпах.
— Видела когда-нибудь утопленников? — произнес нумидиец. — Тело распухает в пять, а то и шесть раз, потом чернеет, а под конец на нем облезает кожа.
Мои пальцы, сжимавшие поручень, побелели.
— Хочешь окончить свой путь, превратившись в забытый всеми распухший труп, который носится по волнам?
— Чем лучше забытый всеми труп в римской темнице? — огрызнулась я, отходя от перил.
В конце концов Юба получил то, чего добивался. Мы с Александром остались в живых до триумфа.
Глава четвертая
Рим
Когда судно впервые за три недели причалило к пристани, мы с Александром выбежали на нос.
— Это и есть Рим? — спросила я.
Мусейона, который сверкал бы на солнце, не было и в помине. Вдоль побережья длинной чередой протянулись незамысловатые виллы без украшений и колонн. Квадратные белые здания
Брат покачал головой.
— Нет, Брундизий. Говорят, отсюда до Рима еще пятнадцать дней на носилках.
На берегу ожидали сотни солдат с ярко-красными знаменами, каждое из которых украшал золоченый орел и буквы SPQR, означающие Senatus Populusque Romanus [6] . Доки Брундизия могли вместить одновременно пятьдесят кораблей, и все-таки здесь никогда не видели ничего подобного маминой таламеге с ее чинными рядами эбеновых весел и бившими на ветру пурпурными парусами. С палубы можно было наблюдать, как солдаты, прикрывая глаза от солнца, изумленно покачивают головами.
6
Сенат и народ Рима (лат.).
Вскоре на нос вышли Агриппа с Октавианом. Оба оделись как на войну. Желают напомнить Риму, что возвращаются как герои-завоеватели, горько подумалось мне.
— На берегу нас ждут колесницы, — сообщил полководец моему брату. — Вы двое поедете с племянником Цезаря, Марцеллом.
Я попыталась было найти глазами нашего спутника в гуще конных и пеших солдат, но по совету Агриппы оставила эту затею.
— Ты захватила рисунки? — спросил Александр.
— Захватила. А ты…
Он кивнул. Значит, успел запрятать среди личных вещей несколько книг из корабельной библиотеки — небольшое напоминание о матери, — прежде чем таламега достанется римлянам из Брундизия. На борт мы всходили втроем, но только двое доплыли к чужим берегам. Когда я в последний раз посмотрела на блестящие доски палубы, воздух пронзили резкие трубные звуки.
Октавиан сошел на сушу первым. За ним последовали Юба и Агриппа. Когда настала и наша очередь, Александр протянул мне руку. Я покачала головой.
— Не надо, все хорошо.
Тут ноги, за три недели отвыкшие ступать по твердой земле, подкосились.
— Александр!
Подхватил меня вовсе не Александр, а воплотившийся юный Геркулес.
— Осторожнее! — рассмеялся он, рослый, широкоплечий, с волосами цвета спелой пшеницы.
Лазурь его глаз — еще прозрачнее, чем у нашего Птолемея, — оттеняла смуглая кожа. У меня запылали щеки, а юноша улыбнулся.
— Только не вздумай падать в обморок. Я за тебя отвечаю.
— Так ты Марцелл? — спросил Александр.
— Да. А вот и наша повозка.
— Это же царская колесница, — смутилась я.
Марцелл засмеялся.
— Поосторожнее с такими словами. Дядя предпочитает величать себя консулом. Стоит людям заподозрить в нем царские замашки, и, пожалуй, кому-то снова придется оттирать полы Сената от крови.
— А что, римляне против царей? — полюбопытствовал Александр.
— Когда-то было иначе, — начал рассказывать Марцелл, уводя нас от пристани. Тога хлопала на ветру у его лодыжек. — Но все изменилось; в наше время только и разговоров что о Республике. Правда, эта самая Республика принесла нам сто лет гражданских войн. Все требуют права голоса, а голосуют в интересах собственного клана. Одни кровопролития — и никакого толку.
Открыв дверь повозки, Марцелл придержал ее и с теплотой произнес:
— Милости прошу, царевич Александр и царевна Селена.
Заняв места, мы с братом многозначительно переглянулась. Почему с нами обращаются так любезно? Что написал Октавиан своим родным из Александрии? Между тем наш спутник по-дружески беседовал с Агриппой и Юбой, стоявшими снаружи.
— Ну а египтянки? — спрашивал он.
Нумидиец нехорошо рассмеялся.
— Окажись ты там, они упали бы прямо в твои объятия, прямо как царевна Селена.