Дочь колдуньи
Шрифт:
Я слышала, как Мерси говорит:
— Давай, давай еще…
И Фиби подошла ближе, щурясь и гримасничая, чтобы лучше меня разглядеть. Она ожидала, что та, кого ей трудно было разглядеть, та, что скорчилась перед ней на земле, сейчас испугается и заплачет, как заплакала бы она сама. Чего она совсем не ожидала, так это увидеть перед собой разъяренную фурию в обличье ребенка, с развивающейся за спиной шалью, напоминающей крылья какой-то хищной птицы. Эта фурия плевалась и захлебывалась пеной. В изумлении Фиби выронила свое единственное оружие и испустила пронзительный визг, прежде чем я повалила ее наземь и вцепилась ногтями в ее гладкое белое лицо. Содрав с нее чепец, я успела вырвать несколько прядей волос, когда ей на помощь подоспела
Она оттаскивала меня со словами:
— Да ты одержимая, если так дерешься. Только посмотри, что ты сделала с моей дочкой!
Фиби лежала на земле, закрыв голову руками, и визжала, как синица, попавшая в пасть черного полоза. Несколько посетителей вышли на крыльцо поглазеть на драку, и среди них был и дядя с кружкой в руке.
Подобрав с земли бадью, я сказала Мерси, которая высасывала кровь из раны на руке:
— Надеюсь, твоя рука будет гнить, пока все пальцы не отвалятся, воровка!
Я собралась уходить, но, несмотря на шерстяную шаль, повязанную вокруг шеи, до меня донесся голос Мерси, твердый и громкий.
— Все слышали, — сказала она, — она наслала на меня проклятие. Она ведьма. А как иначе? Она дочь своей матери.
Прежде чем войти в дом, я посидела во дворе, потирая ушибленную голову. В затылке больно пульсировала кровь, ныло плечо. Кожа на ладонях содралась, когда я падала, и я осторожно выковыряла грязь из ранок. Может, и правда я была такая же, как мать, раз таково было общее мнение. Может быть, мое желание отдалиться от нее доказывало, что на самом деле у меня такой же упрямый характер. Я не была красивой и сообразительной, как Маргарет. Не была кроткой и уступчивой, как Фиби Чандлер. Во мне была какая-то несгибаемая, как слюда, жесткость. Я вспомнила булыжник, который сжимала в руке, когда мы ходили к Сэмюэлю Престону. Собаки в поле будут кусаться и драть друг друга в клочья, но, стоит незнакомцу приблизиться к лагерному костру, они бросятся на чужака всей стаей. А мир полон чужаков.
Я не хотела рассказывать матери, что произошло. Я не вынесла бы ее понимающего взгляда, который говорил бы: «Вот видишь, я была права насчет твоего дяди». Заглянув в бадью, я увидела, что содержимое почти не пролилось. Мое платье порвалось под мышками, но ведь всегда можно сказать, что я оступилась и упала, а это избавило бы от лишних вопросов. Нужно было успокоиться, потому что мать могла не только предсказывать изменение погоды, но и читать мои тайные мысли. Чтобы она ничего не заметила, лучше всего было держаться поближе к братьям. Я затерялась бы в суете и перепалках и превратилась в подобие фишки в игре «Мельница», которую так любил отец. Цель игры заключалась в том, чтобы выставить в ряд три фишки, после чего разрешалось «съесть» фишку соперника. Действовать следовало быстро и уверенно и быть хитрее и ловчее другого игрока. Выигрывал тот, кто первым «съедал» все фишки противника. Игрокам требовались хитрость и расчет, но самое главное — надо было постоянно двигаться.
Никто в тот вечер не заметил моего порванного платья, хотя мать спросила, не упала ли я в овраг, увидев ссадины у меня на ладонях. Вскоре обо мне забыли, так как все бросились встречать гостей — Роберта и его племянницу. С этой минуты и до самого позднего вечера мы набивали животы молочным поросенком и лепешками. Отец поймал в силки двух бобров, и мы зажарили бобровые хвосты в их собственном, булькающем и скворчащем, жире на чугунной сковороде. Мы поглощали копченые оленьи ребрышки, разламывая руками косточки, чтобы высосать
Я уснула прямо за столом, и меня на руках перенесли в кровать. Мои руки были липкими и красными от ревеня. Среди ночи я проснулась и вспомнила, что сегодня семнадцатое ноября. Мне исполнилось десять лет. Я отыскала под подушкой кусочек муслина, подарок Маргарет, в который был завернут глиняный черепок. Выбралась из постели и бесшумно поднялась на чердак, стараясь не разбудить братьев. Там я положила ткань и завернутый в нее черепок на дно бабушкиного сундука, закрыла крышку и, дрожа, вернулась на ощупь в постель.
Зима пришла вдруг и сразу, еще до первых петухов.
Я услышала ветер, который ворвался как невеста, опаздывающая на собственную свадьбу, разметая снег и лед по мерзлой земле подолом накрахмаленной шуршащей юбки. Вскоре я заснула, а когда проснулась снова, снежные сугробы отрезали наш дом и амбар от остального мира.
Это была самая холодная зима за многие годы. Она охватила наш Новый Свет и пошла дальше, в Англию, а оттуда в Голландию и Францию. Бельгийцы и пруссаки дрожали в своих постелях, а паписты в северных странах плясали джигу, чтобы ноги не примерзли к земле. Индейцы прекратили воевать, и в течение всего декабря бостонская колония жила спокойно. Пограничные города распустили стражу, чтобы в тишине и трезвости отпраздновать рождение Спасителя.
Но в соседней деревне Салем маленькие девочки в тепле и уюте пасторского дома от скуки смастерили запрещенный магический шар. С помощью рабыни из Вест-Индии они занимались гаданием, задавали невинные вопросы вроде: «Кто мой суженый?» или «Кому я отдам свое сердце?». Яйцо опускали в стакан с водой, воду мешали, и в хрупком сосуде образовывалась воронка, в которую засасывалось и уходило как добро, так и зло. С того времени я стала часто представлять себе ад как место, где очень холодно.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Январь — май 1692 года
Двадцать пятого января по Ипсвичской дороге на юг, в направлении Бостона, в кровь пришпоривая коня, мчался курьер. В седельной сумке он вез пергаментный пакет, обугленный по краям и пропахший дымом. В сорока милях к северу, в городе Йорке, штат Мэн, сто пятьдесят индейцев-абенаков напали на поселения, расположенные вдоль реки Агаментикус. Сотни семей выскакивали из горящих домов ночью в одних сорочках. Преподобный Джордж Берроуз из соседней деревни Уэллс описал отцам города Бостона эту кошмарную бойню: столбы дыма, бушующий пожар, более пятидесяти несчастных, разрубленных на куски, в том числе местный пастор. Не менее восьмидесяти молодых женщин и мужчин абенаки захватили в плен и угнали в Канаду. Некоторых впоследствии выкупили, о судьбе других ничего не было известно. Преподобный Берроуз хорошо знал отцов города, поскольку раньше служил пастором в салемском приходе. Он счел своим долгом написать о нападениях, поскольку у многих из погибших были в Бостоне родственники. Позднее эти самые родственники арестуют пастора, будут его пытать и повесят, обвинив в колдовстве.
Однако мы об индейцах не услышим до февраля. Январь мы провели отрезанными от мира, и, несмотря на то, что снежные сугробы не давали нам добраться до города и до соседей, мы пребывали в достатке, хотя мать свято верила, что все дело в умеренности, а вовсе не в везении. Чем бы она ни занималась, разжигала огонь в очаге или пряла, на лице у нее было отсутствующее выражение, будто она вела в уме какие-то подсчеты, и я знала, что она прикидывает, как мы доживем до весны. Мяса и дров нам должно было хватить на несколько месяцев. А на чердаке в подвешенных муслиновых мешках спали сном Лазаря маленькие твердые семена.