Дочь кузнеца, или Секреты Средневековой стоматологии
Шрифт:
Отец, казалось, не был напуган угрозами настоятеля. Он отвечал невозмутимо, сохраняя своё достоинство.
– И в мыслях не было у меня со Спасителем себя равнять, преподобный отче! Я к тому речь веду, что Господом нашим Иисусом Христом в Писании заповедована была любовь к ближним. А исцелять без боли – разве это не есть любовь христианская? Творю я свою помощь всегда с молитвой, хоть кого извольте спросить. А что до орудий моих новых – так можете сами взглянуть, ничего в них бесовского нет и не было. Извольте пройти со мной.
Священник нахмурился, что-то неразборчиво пробурчал под нос и отправился за отцом в нашу переоборудованную конюшню. Я молча последовала за ними, чтобы узнать, что же произойдет дальше.
Увидев
– Как же, если не с помощью дьявольской сие возведено? – гневно возопил святоша. – Ни в одной учёной книге знаменитых лекарей о таком я не читывал! Сам не раз зубы больным правил, но чтоб такими бесовскими орудиями! Не было их отродясь в мире христианском! Ежели и правда, что сам их ты выковал, так не иначе, как по наущению дьявольскому. Джон Лидс, запомни моё слово! Пока не поздно, покайся да сожги свои колдовские штуки! Иль я найду на тебя управу, да и на дочь твою, ибо замечаю за ней, что ведет себя неподобающе доброй христианке. Молва говорит, помогает она тебе заблудших лечить! А женское ли это дело? Наговорами бесовскими лечат только ведьмы, а им одна дорога – в преисподнюю!
– Не согласен я с вами, достопочтенный отец! – сурово возразил кузнец, не устрашившись нападок священника. – Орудия мои я сам создал, вот этими руками, ничего греховного в них нет. И сжигать плоды трудов своих мне не приходится. А дочь моя и вовсе невинна, как на духу говорю. Нет греха ни на ней, не на мне!
– Так ты не хочешь покаяться! Всевышний всё видит! – отец Стефан картинно возвел руки к небу. – Ну так погоди, раз не боишься суда Божьего, найдется на тебя суд земной. Нынче же отпишу господину твоему, милостивому барону нашему, обо всех твоих бесовских делах! Пусть самолично, по праву господскому участь твою решит! Да будет так!
Священник грозно потряс рукой, направился к выходу и с грохотом захлопнул за собой дверь. Я озабоченно посмотрела на отца, который погрузился в глубокую задумчивость.
– Батюшка… Он грозился отписать жалобу барону. А поведай мне, что за человек барон наш? Суровый или добрый? Неужели и вправду захочет тебя наказать?
– Эх, дочка, на то они и господа, чтобы на своих землях суд править. На то их воля – судить нас или миловать, - ответил, устало присев в кресло, и подперев рукой висок, кузнец. – Барон наш, Готфрид де Рос, он из рода старинного, слава у его предков немалая. Издавна они в нашем королевстве обширными землями владели. Да при королевском дворе служило де Росов немало. Одним словом, он из самой большой знати будет. А насчёт того, добрый ли, злой ли… Знаешь, в народе такая поговорка ходит: «Траву хвали в стогу, а господина – в гробу». Нет, зря хулить я барона не стану. Не было от него мне вовек притеснения. И дела свои, сказывают все, вершит по справедливости. Да ведь господскую волю заранее не предугадаешь... Ежели послушает отца Стефана, не ровен час, и разгневается. Тогда уж и не знаю, чего нам ждать.
– А вдруг, отец, барон к нам сам надумает явиться? Тогда что ты ему скажешь? Вдруг и он нашу лекарню происками дьявола посчитает? – спросила я с тревогой.
– Вот это вряд ли, дочка, - вздохнул кузнец. – Барон-то Готфрид, он немощен, ходить не может. В не столь давние годы это было – изволил выехать на охоту, да стрела шальная ему спину пробила. Вот и прикован он к креслу, из замка своего не выезжает. Все бумаги, что ему о делах владений доставляют, самолично читает, да только не выходя никуда. Вот и думаю – самого-то барона к нам вряд ли каким ветром занесёт, а вот наветов отца Стефана опасаться следует. Кто знает, какие он наговоры на нас возведёт? Отец опять глубоко вздохнул и поднялся с кресла.
– Ну да ладно, Лира, чему быть, того не миновать. Будем уповать
Однако время показало, что кузнец ошибался. Прошла примерно неделя с визита священника в наш дом. Все эти дни мы продолжали принимать и лечить новых пациентов. И вот, накануне воскресенья в нашей деревне произошло невиданное доселе событие.
Из-за дальнего холма на дороге показалась пышная карета с баронскими гербами на дверцах, запряженная шестёркой чистокровных лошадей. Крестьяне с изумлением смотрели на господский экипаж, которого в нашей глуши отродясь не видывали. Мужики снимали шапки и низко кланялись, женщины чинно приседали.
Пропылив по проселочной дороге, карета остановилась у наших ворот. Отец и я, заслышав шум, поспешили выйти во двор. Дверца экипажа распахнулась…
Глава 12
Отец и я, затаив дыхание, наблюдали за въехавшей в наш двор каретой. Мне впервые довелось увидеть в своём новом мире настоящий дворянский экипаж, и я разглядывала его, словно передо мной возник кадр из какого-то забытого фильма о Средневековье.
Карета была роскошной, уже по ее внешнему виду становилось понятно, насколько богат владелец. Закрытый кузов, изготовленный из дорогой древесины и железа, был украшен позолотой и родовыми гербами. Короб был разделён на две части: переднюю, где сидел кучер, и заднюю, для пассажиров.
Шестёрка гнедых лошадей, запряжённых в экипаж, тоже говорила о высоком статусе владельца. Кони восхищали силой и статью, - чистокровные рысаки, а не захудалые крестьянские клячи вроде деревенских лошадок. Они были украшены богатыми бархатными попонами и сбруями. Окна экипажа были застеклены, но зашторены пурпурной тканью, так что рассмотреть, кто же находился внутри, никак не удавалось.
На запятках кареты стояли два форейтора, одетых в одинаковые фиолетовые камзолы и береты с перьями на головах. На спинах их одежд красовались те же гербы, что украшали карету. Когда экипаж остановился, лакеи спрыгнули с запяток и спешно кинулись к дверце кареты. Слуги достали из глубины экипажа кресло и затем хозяина кортежа, бережно усадили его на это кресло. Прибывший зорко посмотрел на нас с отцом, совершенно растерянным от нежданного визита.
– Его милость, высокородный барон Готфрид де Рос! – торжественно объявил один из форейторов. Отец поспешил низко поклониться, а я, уже обученная по примеру других девушек правильным манерам, поспешила присесть в глубоком реверансе.
Отец кинулся к дверям, открывая их и указывая слугам путь в комнату. Два крепких форейтора легко занесли кресло с лежащим на них господином внутрь, и отец указал им место на кровати, куда можно было водрузить этот живой груз. Когда барона бережно уложили, кузнец ещё раз низко поклонился.
– Добро пожаловать, ваша милость! Вот уж не чаял я вас в своем скромном жилище привечать! Чем могу служить?
Барон ответил не сразу. Со своего ложа он внимательно глядел на отца и на меня, стоявшую поодаль в смиренной позе воспитанной девицы. Пользуясь паузой, я тоже с нескрываемым интересом изучала облик первого в моей в жизни средневекового аристократа.
Я поняла, что мужчина этот был старше среднего возраста, но ещё не глубоким старцем. А впрочем, почём мне знать, сколько ему лет на самом деле? Ведь в эту эпоху люди порой не доживали и до сорока, к тридцати годам в большинстве своём обретая опыт, зрелость ума и авторитет. Если вспомнить, тому же кардиналу Ришелье в «Трех мушкетерах» было всего сорок два года на момент событий. А его считали весьма почтенным и престарелым политиком. Так, что, возможно, и нашему господину на деле не больше сорока, хотя, очутись он в будущем, его бы приняли за более пожилого человека.