Дочь Некроманта
Шрифт:
Меч Ниакрис так и не вступил в дело. До того мгновения, когда она, в очередной раз утерев кровь из рассеченной губы, попыталась атаковать сама — и поразилась тому, с какой готовностью Враг вдруг раскрылся навстречу ее атаке — не всамделишной, и потому — не смертельной.
— Довольно! — Ниакрис одним прыжком оказалась в противоположной от Врага стороне округлого зала. — Я поняла! Ты хочешь…
— Не произноси! — внезапно завопил Он, разом теряя все достоинство, срываясь на постыдный визг. — Молчи! Молчи!..
Ниакрис смущенно замерла. Было в этом что-то неправильное, неестественное —
И тем не менее она медлила. Потому что, похоже, пробуждалась память крови не только со стороны матери.
Этого Ниакрис учесть и предвидеть никак не могла. Как не смог предвидеть и Враг.
Но, похоже, раньше всех все понял и прочувствовал кое-кто другой. Тот, кто все это время оставался за сценой, не вмешиваясь в происходящее, но и ничего не упуская.
Пол под ногами Ниакрис содрогнулся. Толстенные каменные стены внезапно заходили ходуном; и чутьем прирожденной волшебницы она ощутила короткий болезненный вздох глубин — словно на поверхность поднималось, безжалостно раздирая и расталкивая мешающую ему земную плоть, какое-то чудовищное существо.
Враг внезапно обхватил всеми своими руками уродливую голову, издав такой вопль отчаяния и боли, что Ниакрис даже растерялась.
— Все пропало… — и Он распростерся на полу.
— Что такое? Что случилось? — беспомощно пролепетала Ниакрис, уже сама начиная догадываться, но до сих пор боясь признаться в этом даже себе.
— Плата за нарушенный договор, — безжизненным голосом проговорил Враг. — Трансформа теперь неизбежна. И даже ты теперь уже не поможешь.
— Что?.. Что ты такое говоришь?.. — жалобно пролепетала мстительница, прижимая ладони к щекам от ужаса.
— Ты поняла, что от тебя требовалось? — прежним мертвенным голосом сказал некромант.
— Н-нет… не совсем…
— Ты должна была убить меня.
— А?!
— Не акай, теперь уже поздно… дочка.
— Не называй меня так! Ты… ты мне не отец! Ты убил маму! Дедушку!.. — Ниакрис не выдержала, зарыдала в голос.
— Прислушайся к себе, — устало сказал волшебник. — Я так понял, ты заподозрила неладное, когда начала пробуждаться память твоей несчастной матери… Если я прав, должны ожить и мои воспоминания… по крайней мере часть из них. Впрочем, никакого значения это уже не имеет. Мы оба умрем очень скоро. Бежать и спасаться негде, бороться с этой силой невозможно. Я исчезну… вместо меня появится Зверь, тот самый, с которым… а, ну, впрочем, ты же этого не знаешь…
Ниакрис молча раскачивалась из стороны в сторону, плотно зажмурившись и прижав к вискам ладони. Безжалостная память крови, усмехаясь глумливо, разворачивала перед ней воспоминания — воспоминания некроманта, той поры, когда он еще не был некромантом, а всего-навсего взыскующим истины и мастерства молодым чародеем, добравшимся, как ему казалось, до цитадели мудрости и оплота высокого волшебства.
И угодившего в ловушку, выбираться из которой ему пришлось поистине страшной ценой.
— Я почти что бессмертен…
— Не говори… не говори… молчи… — прошептала Ниакрис, давясь слезами.
— Да что уж теперь молчать? Ты можешь догадаться обо всем сама. Зачем мне потребовалось убивать твою маму и Велиома прямо у тебя на глазах? Какой вообще был смысл в этом убийстве? Никакого, скажу я тебе. Никакого, кроме лишь одного, — ты должна была возненавидеть меня до такой степени, чтобы ничто: ни время, ни расстояние не стали бы для тебя преградой… и я добился своего… почти добился, — его голос дрогнул. — Но следящие за договором… те, у кого я купил силу, чтобы справиться со Зверем, исправить мою давнюю ошибку… кажется, поняли, в чем дело. И теперь… о-ох… — у колдуна вырвался вздох, и он замер — уродливой раскоряченной грудой чужой, нечеловеческой плоти, в ожидании неминуемой казни, уже слыша тяжелые шаги палача на лестнице.
Ниакрис ревела в голос — от ужаса, стыда и бессилия.
Поздно бежать — бежать отсюда некуда. Нечем сражаться — ее «боевые заклятия» хороши разве что против зомби… зомби? — там, наверное, все еще сражаются насмерть гномы…
— Уже нет, — сдавленно ответил колдун. — Зомби остановились… гномы отходят к лесу… молодцы, потому что именно отходят, а не бегут… знала б ты, что они сейчас там видят…
Ниакрис ни в малейшей степени не было интересно, что же они там видят. Она чувствовала надвигающуюся гибель — точнее, даже не гибель, а что-то еще более ужасное, чем просто угасание сознания. Она рыдала, словно спеша выплакать все слезы, скопившиеся за долгие годы, как никогда остро чувствуя свое бессилие.
— Конечно, ты просто обязана была меня убить… — глухо сказал колдун. — Свет избавился бы разом от двух зол — меня и… и того, кто сейчас идет сюда. Но… вампир оказался слишком усерден… и я… и мне… как ты понимаешь теперь, я должен был играть всерьез, чтобы ты не поддалась памяти крови и ворвалась сюда с полным убеждением, что чем скорее ты убьешь меня, тем лучше… но ты оказалась слишком сообразительной, и тот, кто идет сюда вершить суд и расправу, взыскивать старые долги, мигом это почуял… И понял, как я намерен ускользнуть от расплаты…
Ниакрис, всхлипывая, вытерла рукавом щеки. Как бы то ни было, она — воин Храма! И ее учили не сдаваться даже в самых отчаянных ситуациях, недаром же один из наставников любил повторять: «Из каждого безвыходного положения есть самое меньшее два выхода».
Или даром ей даны острый ум и хитрость, позволявшие брать верх над самыми сильными противниками — пусть даже и в созданных Учителем иллюзиях?! Или даром твердили ей в Храме, что чистая Сила — ничто, если не подкреплена изворотливостью и ловкостью?! Нет, нет и еще раз нет!