Дочь орла
Шрифт:
Она увидела всадников. Она не знала флага, развевающегося над ними. Наверное, это вельможа-чужестранец или чужеземное посольство. Некоторые всадники были в тюрбанах. Сарацины?
Это было так необычно, что она остановилась. Сарацины не были редкостью при императорском дворе, но так далеко в Германию они заезжали нечасто.
Остальные всадники были германцами. Человек под флагом объяснил на баварском диалекте, что он вассал герцога Генриха. Похоже, он гордился этим.
— Я привез свою дочь в аббатство, — добавил он, махнув рукой в сторону
— И еще, — продолжал он, — я везу подарок от моего герцога принцессе Аспасии. Эти добрые люди, — он не сплюнул, что, как поняла Аспасия, было с его стороны верхом любезности, — ищут кого-нибудь, кто понимает их тарабарское наречие.
Те, кого он назвал добрыми людьми, их было трое, молча взирали, сидя на своих небольших резвых лошадях. Что-то в их облике заставило ее решительно шагнуть вперед и спросить у баварского вельможи:
— Разве ближе, чем в Магдебурге, не нашлось никого, говорящего по-арабски?
Вельможа глянул вниз со своего высокого коня. Наверное, по одежде он принял ее за служанку. Но он был достаточно любезен, чтобы ответить.
— У герцога есть человек, который может кое-как сказать два слова. Он сказал, что принцесса поймет их лучше, чем кто-либо, поэтому он и отправил их со мной. Ты из ее женщин? Может быть, ты возьмешь их с собой?
Аспасия рассматривала чужеземцев. Двое были постарше, один совсем молодой. Юноша. У него не было бороды, лишь пушок на щеках. Он сидел в седле очень прямо, устремив взгляд вперед, словно не желая, чтобы интерес к этому чуждому месту осквернил его. Его спутники осматривались по сторонам, как они делали бы в любом другом городе, чувствуя себя вполне непринужденно. Он был слишком молод и, как решила она, дичился. Он напомнил ей только что пойманного сокола, еще не до конца оперившегося, но уже рвущегося в небо.
Она заговорила с ним по-арабски, вежливо, но без раболепства:
— Я приветствую тебя, юный господин, и приглашаю в дом моего императора.
Он в изумлении уставился на нее. Его лошадь попятилась. Он успокоил ее с хорошо знакомым ей искусством; может быть, это врожденное у всех арабов? Он глянул сверху вниз на Аспасию, горбоносый, еще больше похожий на сокола.
— Ты говоришь на языке правоверных? — Голос у него был резкий и властный.
Она укоризненно покачала головой. Он вспыхнул, но не утратил высокомерия.
— Мои познания в языке Пророка, да будет мир и благословение на имени его, — сказала она, — очень скромны. Так не изволят ли мой господин и его спутники войти в дом моего императора?
Старший из них заговорил, опередив мальчика:
— Мы будем рады воспользоваться гостеприимством твоего императора. — Он был так же безукоризненно любезен, насколько мальчик невежлив. Судя по блеску в его глазах, он это прекрасно сознавал; но он самозабвенно любил мальчика, почитал его и прощал ему промахи.
Аспасия почувствовала, что мальчик просто в
Ее самое раздирали сомнения. Ей нет необходимости давать гостям аудиенцию, по крайней мере, до завтра; они и не ожидают ничего другого от принцессы. Ей нужно спешить к Исмаилу, он будет ворчать, что она опоздала.
Но она не могла заставить себя идти. Невежливо расспрашивать гостя, прежде чем он отдохнет, примет ванну и поест. Но это они ей уже сказали: они прибыли не из Италии и не из Африки. Они явились из Аль-Андалусии.
Вот поэтому-то она и осталась во дворце Грос мавров в Магдебурге, не представлявшие собой официального посольства, — что бы ни привело их сюда, в глубине души она была уверена, что это как-то связано с Исмаилом. И она не хотела встречаться с ним и рассказывать ему об этом, пока сама не узнает, в чем дело.
Она приняла ванну, надела платье, подобающее ее положению, и позвала Хильду причесать ее.
Хильда была уверена, что из-за мавров не стоит волноваться.
— Должно быть, приехали послы к императрицам, — говорила она, — а эти решили попутешествовать сами, а заодно отвезти письмо мастеру Исмаилу. Ты говоришь, один из них юноша? Тогда я тем более права. Он просто вырвался на свободу. Интересно, знает ли об этом его отец?
— Он кажется юношей высокого происхождения, — сказала Аспасия.
Хильда засмеялась.
— Ох, госпожа! Ты прямо влюбилась!
Она засмеялась еще громче, когда Аспасия залилась краской, ругая себя за это, но зная, что это правда. Мальчик выглядел как раз так, как она представляла себе Исмаила в юности. Потом, когда он получит свое письмо, они вместе посмеются над всем этим.
Только бы они не привезли плохой новости, что его жена или сын умерли или его самого приговорили к смерти.
Ничего, она успокоит его. Здесь он в безопасности; здесь он счастлив. Он погорюет не больше и не меньше, чем следует, а потом будет жить дольше. Ей нравилась в нем эта изящная сила, которая сгибается, но не ломается никогда.
Она приняла их вечером, в просторной, ярко освещенной комнате, личной гостиной императрицы. Последние отблески света дня лежали на полу. По углам горели лампы. С ней была Хильда, и больше никакой свиты. Чтобы не противоречить их обычаям и своим, византийским, тоже, она опустила на лицо вуаль.
Они пришли все втроем, отдохнувшие и чистые, в свежем платье и тюрбанах. Одежда юноши была самой нарядной, шелковая, вышитая золотом; он был в ней очень хорош собой, но, видимо, не сознавал этого. Он низко поклонился ей, гордый даже в своем почтении.