Дочь орла
Шрифт:
— Я был бы рад понять, — говорил он Аспасии, — что она пытается мне сообщить.
— Может быть, она просто хочет, чтобы ты сидел с ней, — сказала Аспасия.
Он нетерпеливо покачал головой.
— Жизнь человека прискорбно хрупка. Жизнь ребенка, как свеча на ветру. — Он осторожно высвободил ручку ребенка из пеленок. Она тут же схватила его палец. Он не стал отнимать руку, повернулся к свету. — Вот, взгляни. Эта синева. Мне она не нравится. Может быть, она пройдет, а не дай Бог, и нет. А я не знаю.
В
— Можно только ждать, — сказала Аспасия, — и надеяться.
Он сверкнул глазами.
— Это и так ясно.
Ребенок захныкал. Он снова принялся читать по-арабски.
Аспасии нужно было идти к императрице. Феофано не очень беспокоилась о болезни дочери: ведь здесь был Исмаил и Аспасия, которая могла сменить его, чтобы он отдохнул. С ней был ее муж, а его родителей, слава Богу, не было, и они не мешали ей. Матильда была под присмотром, так что Феофано могла спокойно спать, и она выглядела не хуже, чем обычно. «Ей придется узнать правду, — думала Аспасия. — Но не сейчас. А может быть, и не придется, если опасения Исмаила не подтвердятся».
Через некоторое время Матильде и правда стало лучше. Она почти перестала кричать. Она не стала пухленькой, но подрастала довольно хорошо. Исмаил позволил себе ослабить свое внимание и отдать часть времени другим делам.
Последний зимний снег растаял и быстрыми ручейками сбежал на равнины. Дороги, покрытые непролазной грязью, стали подсыхать. Оттон начал ездить на охоту и приносил дичь для стола: птиц, кроликов, оленей, отъевшихся на молодой траве, один раз даже кабана. Феофано считала дни до того момента, когда можно будет начать думать о сыне.
— Я хочу этого, — сказала она Аспасии. — Не только из-за наследника, который от этого будет. Из-за… остального.
Аспасия улыбнулась.
— Конечно, это ужасный грех, — сказала Феофано. — Но поскольку королева вряд ли может быть девственницей и целомудренный брак вряд ли обеспечит ее мужа наследниками, не думаешь ли ты, что вполне допустимо получать от этого удовольствие?
Аспасия рассмеялась.
Между бровями Феофано появилась морщинка, но она невольно тоже слегка улыбнулась.
— Ты всегда была настоящей язычницей. Тому виной твое имя или ты такой родилась?
— Я была чудовищем уже в колыбели, — ответила Аспасия.
— У тебя такой счастливый вид, — сказала Феофано, разглядывая ее. — Я это давно заметила. Я счастливая супруга и мать, а ты летаешь, веселая, как жаворонок. Даже в глухую зиму, когда все были синие от холода и злились на все на свете, ты не переставала улыбаться.
— Ох, ладно, — сказала Аспасия небрежно, хотя сердце ее похолодело, — я была такой же злющей, как и остальные.
Феофано упрямо покачала головой.
— Нет, Аспасия. В чем
Аспасия уже не чувствовала холода. Она вся пылала. Она незаметно огляделась, ища, чем бы отвлечь Феофано. Елены не было. Феба дремала. Книг под рукой не было. Волосы Феофано были в порядке и не нуждались в гребне. Она была уже готова встретить мужа, когда он вернется с охоты, прекрасная, как икона, и почти такая же безмятежная.
— Ну, тетушка, — сказала Феофано, такая ласковая и такая безжалостная племянница, — ты прямо горишь. Значит, пила? А может быть, дело еще хуже? Ты знаешь, что братец Генрих интересовался тобой?
— Этот мальчишка, — сказала Аспасия, более зло, чем собиралась. — Ему так и мерещится Багрянородная в его постели. Неважно, что она стара, уродлива и бесплодна. Какая разница, если это может дать ему престол?
— Ты не стара и не уродлива, — возразила Феофано. — Что же до бесплодия, то кто знает. Ты спрашивала Исмаила?
Хотя бы щеки перестали гореть. Аспасия немного пришла в себя.
— Я уверена.
— Ты спрашивала его?
— Я спрашивала его!
Феофано помолчала, пока стихнет эхо.
— Прости, — сказала она. Она потянулась и взяла Аспасию за руку. — Я думала — признаюсь, я надеялась, — что, может быть, все дело в этом. Что врачи в Городе ошиблись.
— Нет, — ответила Аспасия. — Они не ошиблись. — Она помолчала. — Ты думала, что я беременна?
Теперь пришла очередь краснеть Феофано.
— Вряд ли я могла бы вынашивать незаконнорожденного ребенка, — сказала Аспасия, — и петь как жаворонок. Как ты думала, чей он? Братца Генриха?
— Нет, — сразу сказала Феофано. — Конечно, нет. Ох, Аспасия, наверное, ты сердишься на меня. Но в тебе столько света, вот я и решила, что ты встретила кого-то, кто любит тебя.
Аспасия не знала, что сказать.
— Пойми, для меня это был бы грех, — продолжала Феофано, — но для тебя это было бы спасением. Я знаю, как ты любила Деметрия — наверное, больше, чем я когда-либо смогу любить. Я видела, как ты оплакивала его. А теперь ты вдруг снова стала радостной. Неужели ты не простишь меня за то, что я подумала, что знаю почему?
Аспасия покосилась на Фебу, которая крепко спала. Больше никого рядом не было. Она собралась с духом. Было бы прекрасно разделить, наконец, свою тайну с Феофано, которая поймет, которая знает Исмаила и искренне им восхищается. Это надо было сделать уже давно.
— Я прощаю тебя, — начала она.
Шум перебил ее. Лай собак; стук копыт; голоса мужчин, хвастающихся своими успехами на охоте. Феофано приподнялась, нетерпеливое ожидание озарило ее лицо. Она быстро повернулась к Аспасии, пытаясь сосредоточить на ней внимание, но улыбка ее была уже рассеянной.