Дочь оружейника
Шрифт:
– Куда вы, Вальтер? – проговорил Шафлер машинально, как будто не знал, что бедному отцу нет другой дороги, кроме Утрехта.
– Неизвестность убивает меня! – вскричал оружейник с отчаянием. – Я хочу сам удостовериться в моем несчастье; и если моя дочь потеряна для меня навсегда, я не умру, не отомстив злодею.
– Успокойтесь, мой добрый Вальтер, и подумайте, что вы можете сделать один? Я обязан ехать обратно в мой лагерь и не могу дать вам даже отряда… но к чем и это послужит? Послушайте меня, друг мой. Вы видите, я сам немного успокоился, и это потому, что я надеюсь… Мария в безопасности.
– Разве
– Знаю, но очень вероятно, что весть о нашей победе застанет его прежде, нежели он приедет туда, и тогда он, как воин, как любимец бурграфа, должен забыть все и собрать войско. Стало быть, ему будет некогда подумать о Марии.
– Полноте утешать меня, мессир, и отпустите скорее; каждая минута дорога.
– Но как вы попадете в город, особенно ночью, когда ворота заперты?
– У меня есть много знакомых в городской страже и меня пропустят; а там я отыщу дом Берлоти.
– Ступайте же с Богом, Вальтер. Только возьмите лошадь и денег.
– У меня есть деньги, а лошади не надо. Я плохой ездок и скорее дойду. Скажите мне только, не слыхали ли вы о Франке, где он?
– Где Франк? – проговорил чей-то голос, и Шафлер, оглянувшись, увидел старого Ральфа.
Но это был не тот бодрый, крепкий старик, который мог поспорить с молодыми. Он едва держался на ногах, придерживаясь за стену и дрожал всем телом; даже голос его стал глух, как у умирающего.
– Что с вами, Ральф? – спросили они оба, бросаясь к старику, которого усадили, поддерживая его, чтобы он не упал. Вальтер догадался достать фляжку с вином и поднес ее к сухим губам пастуха. Тот пил с жадностью, ища чего-то глазами. Вальтер подал ему хлеба и мяса, потому что для Шафлера был приготовлен ужин, и Ральф ел с удовольствием.
– Откуда вы? – спросил граф, когда старик немного подкрепил себя. – Ведь вы пошли искать Франка и должны знать, где он.
– Я приказал ему идти в ваш лагерь, – проговорил Ральф, – несчастный, он верно в Утрехте.
– Но зачем вы здесь и в таком виде? – спросил Вальтер с нетерпением.
– Я был в плену у Перолио, который подозревал, что я помог Франку уйти. Не знаю, почему он не велел меня тотчас же повесить; верно он хотел узнать от меня, куда скрылся Франк. Меня заперли в чулане и не давали ничего есть. Если бы воины Салазара не выбили дверь чулана и не довели меня до этой комнаты, я бы умер с голоду, как в той башне, где вы избавили меня и Франка от мучительной смерти… Теперь, друзья мои, мне лучше, я пойду его искать.
– Что вы, Ральф, вы так слабы, – вскричал Шафлер, – я вас не пущу… Вальтера я не удерживаю, он идет к дочери, которая в опасности, а Франк мужчина… он сумеет сам защищаться.
– Франк мне дороже сына, – проговорил старик, – в нем я люблю ту, для которой пожертвовал саном, богатством, именем… он не должен погибнуть… он мое мщение!
Непонятные слова старика удивили и испугали Вальтера, принявшего их за бред, но Шафлер видел в них смысл, давно подозревая, что Ральф не простой пастух. Поэтому он сказал ему:
– Добрый Ральф, согласитесь отдохнуть немного и успокойтесь. Если Франк в Утрехте, Вальтер увидит его скоро и пришлет к вам. Вы с ним тогда увидитесь. Вы не в состоянии дойти и до половины дороги.
– Нет,
– Это правда, теперь я не могу… но завтра я буду крепче… завтра я пойду.
– Хорошо, – сказал Шафлер и, позвав своего оруженосца, приказал ему отвести старика в комнату и исполнять все его желания, а сам проводил Вальтера до улицы и обнял его на прощание, может быть, последний раз в жизни.
Долго еще раздавались песни солдат, пирующих победу, прерываемые стонами раненых и умирающих, которые в то время не могли ожидать облегчения. В войсках были коновалы, заботившиеся о лошадях, но врачей не было, и все болезни лечили монахи или колдуньи. В Эмне не было ни тех, ни других, но нашлись добрые люди из жителей и солдаты, которые перевязали раненых, как умели.
Капитан Салазар, вступивший уже в управление взятым селением, заботился о его безопасности, поставил везде часовых, приказал устроить наскоро мост через канал и выбрал себе для жительства лучший дом. Голландский губернатор и Шафлер остались до утра в квартире ван Нивельда.
Когда поутру войско было готово к выступлению, Шафлер вышел вместе с Ральфом, которого уговаривал не пускаться в путь, но старик опять был бодр и даже смеялся над своей вчерашней слабостью.
– Не бойтесь за меня, – говорил он, – я старый дуб, и меня трудно сломить. Скоро вы увидите меня с Франком или не увидите ни одного из нас. Прощайте, мессир.
Граф пожал руку старику, и они расстались.
X. Радость и горе
Франк и Мария, оставшись одни, долго не могли опомниться от последних слов цыганки. Франк знал давно, что любит Марию не любовью брата, но бедная девушка в первый раз ясно читала в своем сердце, и ей стало страшно за свою будущность. Она не смела взглянуть на своего спутника, боялась взять его руку и не знала, что сказать. Франк опомнился первый и проговорил тихо:
– Пойдем, Мария… скоро будет светло… до гостиницы не близко. Возьми мою руку… тебе будет легче идти.
– Не надо, – прошептала девушка и пошла возле Франка.
Долго оба молчали, обдумывая свое положение, наконец Мария сказала с необыкновенной твердостью:
– Выслушай меня, Франк… Жуанита отгадала, что я люблю тебя больше, чем брата; вижу, что и ты отвечаешь мне тем же. Но разве мы можем быть счастливы? Я – невеста твоего друга, дала слово без принуждения и не могу взять его обратно. Если бы я могла поступить в монастырь, это было бы мне утешением, но тогда надобно будет сказать причину этого отцу, а я никогда не решусь на это. Итак, мой милый Франк, останься моим братом. Скрывай твою любовь, как я буду скрывать свою, и станем жить для других.
– Но это ужасно, – вскричал Франк. – За что мне суждено такое несчастье? У всякого есть родные, имя, дом, у меня нет ничего, и я должен сверх того отказаться от твоей любви! Лучше не жить совсем.
– Успокойся, Франк, и не ропщи. Разве я тоже не страдаю? Можно найти счастье и в исполнении своих обязанностей. Ты найдешь развлечение в войне, в политике, в перемене места, а я буду покорной женой твоего друга, благодетеля… Теперь никогда, ни слова больше о любви, я этого требую… я прошу тебя, брат мой!