Дочь оружейника
Шрифт:
XIV. Месть колдуньи
Идя по коридору Перолио удивился, что не встретил прежних препятствий, что все двери были открыты и подземелье освещено, как будто все было приготовлено к его приходу. Когда он вошел, колдунья, сидевшая у очага и раздувавшая пламя, над которым висел сосуд с каким-то снадобьем, изливавшим сильный ароматический запах, вскочила со страшным хохотом и, бросившись к открытой двери, захлопнула ее. Перолио не обратил внимания на это и сказал старухе:
– Прежде всего, перевяжи мне рану на плече. Она не опасна, но беспокоит меня, потом мы разделаемся
– Да, пора разделаться, – проговорила колдунья глухо. – Никто больше трех раз не посещал дочь Барбелана.
– Опять принялась бредить, – заметил нетерпеливо итальянец, – осмотри мою рану.
Он сел на один из камней и, разрезав кинжалом рукав, обнажил свое плечо; колдунья намочила чем-то полотно, перевязала рану и Перолио почувствовал тотчас же облегчение, только в то же время с ним произошло что-то странное. Воздух подземелья, напитанный сильными благоуханиями, был тяжел, и в нем дышалось не свободно, но он производил приятное ощущение и располагал к дремоте. Перевязав рану, колдунья сказала насмешливо:
– Верно, баран успел укусить, когда его резали… бедный барашек!
– Молчи, – прервал ее Перолио, – и отвечай мне, что ты сделала с девушкой, которую я привез к тебе?
– А ты любишь эту… цыганку?
– Что тебе за дело? Отвечай мне.
– Верно, любишь, потому что убил ее, – продолжала колдунья в каком-то странном волнении. – Верно ты любил и того рыцаря, которого зарезал, как разбойник…
– Молчи, несчастная, – вскричал итальянец, хватаясь за кинжал.
– А! Ты хочешь убить и меня, благородный рыцарь, – прошипела старуха. – Что же, я готова. Ведь умирая, и я успею прокричать то же слово, которое проговорил бедный Шафлер; потом Барбелан будет повторять его до тех пор, пока в тебе останется искра жизни. Не смотри на меня так грозно, могущественный Перолио. Твои подвиги окончатся сегодня, ты не выйдешь отсюда, ты будешь погребен вместе с твоей первой и последней жертвой. Я предупреждала тебя, что ты погибнешь от руки той, которую сделал несчастной и презренной; оканчивай свое дело, разбойник, и я тебе скажу, кто я.
– Я не хочу этого знать, – сказал итальянец, смеясь, – и не боюсь твоих угроз. Если ты думала поймать меня в западню, то ошиблась; я выломаю дверь, сдвину с места камни и все-таки выйду из твоего проклятого логовища.
– На это надобно силу, – проговорила колдунья насмешливо, – а скоро ты будешь не в состоянии поднять кинжал.
Действительно, Перолио начинал ощущать странную слабость. Голова его отяжелела, предметы делались неясными, даже голос звучал как-то глухо в этой тяжелой, удушливой атмосфере.
Ворон колдуньи тоже оказывал какое-то беспокойство и перескакивал с камня на камень, издавая жалобные звуки; змея спустилась на пол и поминутно переползала с места на место. Только колдунья, казалось, ничего не чувствовала и, сидя на камне, насмешливо поглядывала на своего гостя. Перолио понял, что если он останется еще дольше в подземелье, то задохнется, и потому бросился к двери; но напрасно он искал ее, напрасно ударял рукояткой кинжала, на этом месте была массивная каменная стена, в которой, кажется, никогда не было никакого отверстия.
– Отвори… выпусти меня, – вскричал Перолио, потерявший терпение.
– Зачем
– В последний раз говорю тебе, отвори двери или я заставлю тебя замолчать на веки.
– Замолчим оба, мой милый, замолчим скоро.
Перолио бросился к старухе, притащил ее к месту, где была дверь, грозил, убеждал, даже упрашивал, но страшная женщина, сложив руки на груди, не отвечала на слова бандита и бормотала вполголоса какие-то заклинания.
– Она сумасшедшая, – проговорил Перолио, – или притворяется, чтобы взбесить меня. Выпусти меня отсюда, проклятая, – продолжал он, тряся старуху, – и я дам тебе много золота, ты будешь богата, все будут уважать тебя.
– Разве Перолио держит свои обещания?.. Это новость.
– Отвори, умоляю тебя всем для тебя священным.
– У меня нет ничего священного, кроме моей мести. Ты должен погибнуть, потому что отнял у меня последнее счастье в жизни.
– Но я погибну не один, умри же и ты, проклятая, – закричал в бешенстве Перолио и, бросившись с кинжалом на колдунью, опрокинул ее на землю и пронзил ее. Старуха не вскрикнула, не застонала, но откинув назад голову и открыв совершенно свое лицо, всегда завешанное тряпками и волосами, тихо засмеялась, глядя на убийцу и, закрыв рану рукой, сказала:
– Благодарю, Перолио, ты меня соединил с Жуанитой.
Перолио стоял, как пораженный громом, и с ужасом смотрел на бледное лицо страдалицы, освещенное синеватым огнем очага. Он узнал теперь эти черты, когда-то прекрасные, эти глаза, выражавшие доброту и невинность, и невольная дрожь пробежала по его телу, когда он подумал, до чего дошла эта женщина.
– Полюбуйся на меня, Перолио, – говорила слабым голосом раненая. – Узнаешь ты в страшной, жалкой колдунье, молодую графиню Жанну, которую ты любил до безумия, и которую гордый отец не хотел выдать за тебя? В отмщение ты оклеветал старика перед королем, убил мать и брата Жанны, а ее обесчестил и бросил на произвол судьбы… И ты думал, что останешься безнаказанным, что не найдется мстителя за обесчещенное, истребленное семейство…
Итальянец не мог выговорить ни слова, так сильно было его волнение. Нагнувшись перед умирающей, он не мог отвести глаз от ее лица, на котором уже исчезали признаки жизни. Кровавая пена показалась у рта несчастной, но она продолжала, пристально смотря на Перолио:
– Знаешь ли ты, что бедная Жанна, потерявшая рассудок от страданий и оскорблений, родила дочь…
– Возможно ли! Где она? – вскричал Перолио, почти обезумевший от неожиданных открытий и начинавший чувствовать, что мысли его путаются и силы постепенно ослабевают.
Умирающая молча указала ему на занавес в углу подземелья и закрыла глаза. Перолио с трудом поднялся на ноги, шатаясь дошел до угла и, одернув занавесь, вскрикнул отчаянно. На ложе из травы и цветов, в свежем венке, лежала мертвая Жуанита; холодные руки ее сжимали дорогой крест с гербом и девизом. Она была так прекрасна в своей неподвижности, что казалось, ее мраморная фигура освещала все подземелье. Перолио понял теперь, какое чувство он ощутил, увидев девушку в первый раз, и сердце его сжалось так болезненно, что он с диким стоном упал на труп Жуаниты.