Дочь палача и дьявол из Бамберга
Шрифт:
Иеремия тоже нуждался в помощи. К старым шрамам добавилось несколько ожогов. Он хрипел при каждом вдохе.
Якоб склонился над ним и пожал его покрытую пузырями руку.
– Спасибо, – сказал он с дрожью в голосе. – Спасибо тебе, ты спас мою дочь.
– У меня был должок перед Господом, – просипел Иеремия. – Одна жизнь за другую. Мне… мне не следовало убивать Клару. Даже если бы она выдала меня, эта расчетливая тварь. Я… я не имел на это права.
– Только у Господа есть право забирать жизнь, – ответил Куизль. – Мы, палачи, всего лишь орудия.
Иеремия улыбнулся:
– Если
Он сухо закашлялся.
– Как ты узнал, где искать Барбару? – спросил Якоб. – Почему ты разыскал ее, а я не смог?
Иеремия задохнулся в новом приступе кашля и сплюнул сгусток сажи вперемешку с кровью.
– Я… я вспомнил, – прохрипел он наконец. – Я бывал здесь, еще совсем юным. Прежний егерь был жутким человеком. Если он ловил браконьеров, то вешать предпочитал их сам. Но прежде он иногда пытал их, чтобы те рассказали о сообщниках. У него… была собственная камера пыток в подвале. Мы с отцом помогали ему обустраивать ее. – Он с грустью посмотрел на Куизля. – Я столько скверного повидал за свою жизнь, братец… Многое пытался забыть. Но не всегда получалось.
– Меня тоже порой мучают кошмары, – едва слышно проговорил Якоб. – Как и моего отца, и Бартоломея, и всех, кому приходится выполнять за вельмож грязную работу. Никогда нам не отделаться от сновидений.
Он смотрел на Иеремию едва ли не с сочувствием. Жуткие события его прежней жизни превратили бывшего палача в черствого и, возможно, в чем-то безумного старика. Но теперь, под конец, он вновь стал таким, каким был в годы своей молодости, когда любил Шарлотту.
– Секретарю… я уже ничем не мог помочь, – просипел Иеремия, то и дело хрипло откашливаясь. – Камера… уже полыхала. Я отыскал Барбару в маленьком чулане напротив. Видимо, она добралась туда, где пламя было не такое… – Он вздрогнул и скривился от боли. – Дьявол! Больно, почти как в тот раз, когда я сиганул в негашеную известь.
Якоб решил снять с Иеремии рубашку, чтобы осмотреть раны, однако обугленная ткань пригорела к плоти. Палач сразу понял, что старику уже ничего не поможет.
– Оставь, – пробормотал Иеремия. – Рано или поздно всему приходит конец. В том числе и палачам. Позаботься лучше о своих детях… – Он улыбнулся: – Черт, да у тебя просто замечательные сорванцы. Тебе бы хвалить их почаще. Жаль, у меня самого… не было таких чудных детей…
Тут по телу его прошлась новая волна боли, и старик схватил Якоба за руки.
– Вот еще что, – прохрипел он. – Я… должен знать, прежде чем уйти. Ты бы выдал меня страже? Скажи, выдал бы?
Якоб помедлил и все же ответил:
– Думаю, да. Любое преступление должно быть наказано.
Иеремия отпустил его и с улыбкой закрыл глаза.
– Ты… хороший… человек, Якоб, – выдохнул он, и голова его завалилась набок.
Куизль послушал его сердце. Затем снял свой обугленный плащ и накрыл им старика. Казалось, Иеремия безмятежно спал. Улыбка так и не сошла с его губ. Вид у него был умиротворенный.
Якоб вздохнул и вернулся к остальным. Барбара лежала без сознания, однако дыхание у нее выровнялось. Симон тем временем отмыл ее, и кожа теперь казалась не такой черной и обожженной. Рядом постанывал от боли Георг,
«И все-таки этот доходяга едва не забил меня, – подумал палач. – Господи, я и впрямь старею…»
Симон присел возле убитой собаки. Вместе с Бартоломеем он осмотрел животное, при этом вид у цирюльника был крайне задумчивый. Казалось, в голове у него крутилась какая-то мысль.
– Хм, думаю, Брут действительно подхватил бешенство, – сказал Бартоломей; похоже, он смирился со смертью своего любимца. – Пена на губах, агрессия и внезапное нападение, дрожащие лапы… К тому же пленница Зальтера, эта аптекарша, сказала, что бедняга давно бродил вокруг дома и рыл землю как одержимый. Когда мы с Алоизием обыскивали окрестности, он, наверное, был где-нибудь неподалеку… – Палач задумчиво склонил голову, после чего встал и тщательно вымыл в луже окровавленные руки. – Черт его знает, где он подцепил заразу. Теперь ясно, почему Брут без разбору убивал зверей по всему лесу и как сумасшедший набросился на Зальтера. – Он подмигнул Якобу: – Но он, похоже, спутал нас с тобою и решил, что на его хозяина напали.
– Я всегда знал, что у собак нет мозгов, – сухо ответил старший Куизль. – Разве нас с тобою можно спутать?
– У вас двоих больше общего, чем вы думаете. Когда же вы наконец поймете это, упрямцы? – раздался голос Магдалены.
Она с улыбкой приблизилась со стороны горящего дома; в руках у нее был связанный в узел платок, набитый листьями и травами.
– У меня для вас хорошие новости, – объявила женщина и торжествующе показала узелок. – В заброшенном саду растет не только бузина, но и заросшие грядки с травами. Теперь там, правда, мало что осталось, но в свете пожара мне удалось отыскать немного подорожника и сухих пастушьих сумок.
Она перевела взгляд на охотничий дом. Верхний этаж начал рушиться, столб черного дыма гигантским предостерегающим перстом устремился в ночное небо. Магдалена неожиданно поджала губы.
– Хотя Хаузера эти травы уже не спасут, – сказала она мрачно. – Отец Катарины сгорел там, внутри… До чего же ужасный конец для старика!
Она протянула Симону узелок и вместе с отцом помогла цирюльнику руками растереть травы и листья и приложить их к ранам Барбары и Георга. Бартоломей разорвал свой плащ на длинные полосы для повязок.
– Думаю, секретарю не пришлось долго мучиться, – проговорила через какое-то время Адельхайд Ринсвизер. Кутаясь в шерстяной плащ, который дала ей Магдалена, женщина стояла чуть в стороне; похоже, она еще не оправилась после пережитого. – Он был уже без сознания, когда Зальтер вывел меня из камеры. Наверное, задохнулся, не приходя в сознание.
– Вполне милостиво для человека, который нажил свое состояние на чужой крови, – проворчал Бартоломей и задумчиво посмотрел на горящий дом. – Будучи секретарем в комиссии, Иероним неплохо заработал на тех судах. Теперь ясно, как он смог позволить себе такое жилище у Песочных ворот… Я вообще его недолюбливал – во всем он только выгоду искал.