Дочь палача и дьявол из Бамберга
Шрифт:
«И все-таки он постарел, – подумала Магдалена. – Постарел, и вид у него печальный. Особенно после смерти мамы. И Георга ему тоже не хватает, как и мне. Они такие одинаковые…»
– Проклятье, если они и дальше будут там торчать, дело бедой обернется! Ей-богу, бедой!
Палач снова вскочил с мешков, отчего повозка ощутимо качнулась. Старый крестьянин с крысиным лицом, который все это время терпеливо ждал на облучке, опасливо покосился на рассерженного гиганта. Губы его зашевелились в беззвучной молитве, и он повернулся к Магдалене.
– Богом прошу, скажи своему отцу,
– Не беспокойся, отец сейчас успокоится. Уж я его знаю. Вообще, он добрейшей души человек. – Магдалена заговорщически понизила голос: – Во всяком случае, пока у него табак не кончится. У тебя, случаем, не завалялось пары щепоток?
Крестьянин нахмурил лоб:
– Я что, по-твоему, стану курить эту дрянь? Церковь его запретила, и не без причины. Трава эта прямиком из преисподней. Воняет, по крайней мере, точно как оттуда.
Он перекрестился и с недоверием взглянул на палача.
Магдалена со вздохом откинулась на мешок и поджала губы. Старик, который за несколько монет подобрал их в Форххайме, ничего не знал о ремесле Куизля, и женщина благоразумно хранила молчание. Будучи дочерью палача, она понимала: если набожный крестьянин вдруг выяснит, что в пассажирах у него заплечных дел мастер, да еще с семьей, то, скорее всего, ринется в ближайшую церковь и раз десять перечитает «Отче наш».
Свой путь они начали по Леху: на одной из барж добрались сначала до Аугсбурга, а оттуда по мелким речкам – до Нюрнберга. Там у них закончились деньги, и дальше пришлось двигаться по суше. Теперь до Бамберга оставалось всего несколько миль, и тем досаднее была эта задержка.
– Может, посмотрим, почему все встали? – предложила Барбара, сидя на одном из дальних мешков и со скучающим видом свесив ноги с борта повозки. – Все лучше, чем сидеть тут и папину ругань слушать.
Она надулась и поиграла волосами, такими же черными, как у Магдалены. Барбара вообще была очень похожа на свою старшую сестру: те же густые брови и те же черные глаза, в которых всегда читалась легкая насмешка. Все это они унаследовали от матери, Анны-Марии, которая умерла несколько лет назад от лихорадки.
Магдалена кивнула:
– Ты права. Пройдем вперед и посмотрим, что там стряслось на переправе. Пускай ворчун брюзжит себе в одиночестве… – Она подмигнула отцу: – Может, мы даже найдем для тебя немного табака.
Но палач закрыл глаза и, казалось, вслушивался в какую-то мелодию внутри себя. Он несвязно шевелил губами, но Магдалена не смогла разобрать звуков.
Хотя подозревала, что это, как всегда, какой-нибудь давно позабытый марш.
Как только Симон шагнул с сыновьями в густой хвойный лес, крики со стороны обоза почти смолкли. Землю устилали прелые, мокрые от дождя иголки, поглощая малейший шум. Где-то поблизости прокричала сойка, потом воцарилась тишина, неестественная после шумного столпотворения. Даже шелест дождя под плотным хвойным пологом казался каким-то нездешним.
Симон улыбнулся. Все как обычно. Еще минуту назад он готов был как следует выпороть негодников, но теперь сердце его снова переполняла любовь, безграничная, как небо за горизонтом.
– Сегодня вечером вы наконец увидитесь с дядей Георгом, – сообщил он веселым голосом. – Раньше он всегда вырезал вам мечи из ясеня. Помните? Может, и в этот раз смастерит вам парочку…
– Да, как у палачей! – крикнул маленький Пауль. – Хочу меч, как у палачей, и рубить головы курам! Как у Штехлин в саду! Можно, пап? Пожалуйста!
– Даже не вздумай!
Симон строго взглянул на сына.
Он до сих пор с содроганием вспоминал бойню, которую Пауль несколько месяцев назад учинил над курами знахарки Марты Штехлин. При этом больше всего лекаря смутила ухмылка на лице младшего сына. Резня явно пришлась Паулю по душе. Первая в жизни казнь стала для мальчика праздником.
– А дядя Георг теперь тоже палач? – спросил Петер.
Он был куда спокойнее и смышленее младшего брата. Иногда даже не верилось, что ему всего пять лет. Симон полагал, что причиной тому был серьезный, всегда внимательный взгляд, которым мальчик смотрел на собеседника из-под копны черных волос.
Симон кивнул, с радостью сменив тему:
– Ты прав, Петер. Георг сейчас в учении у вашего двоюродного деда в Бамберге. И когда дед станет слишком стар, он, наверное, станет новым палачом в Шонгау.
– А потом и я, да, папа? – восторженно спросил Пауль. – Я тоже когда-нибудь стану палачом!
– Ну… наверное, – осторожно ответил Симон.
Петер вдруг стиснул его руку и остановился.
– Я не хочу быть палачом. Люди пугаются деда, я так не хочу. Они говорят, что он в сговоре с дьяволом и приносит несчастье. – Мальчик упрямо топнул ногой. – Я стану цирюльником, папа, как ты. Чтобы помогать людям.
Симон невольно ответил на рукопожатие. Действительно, Петер уже сейчас наблюдал за отцом во время лечебных процедур. Он уже читал первые слова на латыни. В отличие от младшего брата, Петер как одержимый рассматривал яркие иллюстрации в книгах из домашней библиотеки Куизля. Так он мог сидеть часами, водя маленьким пальчиком по строкам.
«Он такой же, как я, – подумал Симон. – Но ему никогда не позволят стать лекарем. Только не внуку палача, только не теперь».
– Пап, я чую смерть. Там, впереди, смерть.
Тонкий и звонкий голос Пауля вырвал Симона из мира грез. Как обычно, сообщая что-нибудь жуткое, мальчик говорил на удивление равнодушно.
– Ты ее тоже чувствуешь, смерть? Такой сладкий запах, как от гнилой сливы.
– О чем это ты… – начал Симон, но Пауль уже высвободил руку и пустился в глубь леса.
– Эй, чтоб тебя, а ну стой! – крикнул Симон ему вслед.
Но Пауль уже скрылся среди сосен и не слышал его. Цирюльник выругался, поднял старшего сына на руки и побежал сквозь мокрые заросли, при этом несколько раз споткнулся и едва не упал. Ветви хлестали по его лицу и рвали брюки.