Дочь палача и театр смерти

Пётч Оливер

– Сейчас в долине заправляет секретарь из Шонгау, – закончил Ксавер. – А с судьей Ригером вы, наверное, вскоре встретитесь на эшафоте. Только Вюрмзееру удалось сбежать, но всадники его разыщут. – Он удовлетворенно кивнул: – Я утолил жажду мести.

– То есть ты давно знал об этих преступлениях? – спросил Куизль, пока дети вытирали ему кровь свежесобранной пастушьей сумкой.

– Вся деревня об этом знала, но никто не возмущался. Все молчали и по-тихому получали свою долю… – Ксавер вдруг покраснел от злости. – Только мы с отцом выступали против.

Отец говорил, что это не по-христиански. Что мы не вправе вырезать фигурки Христа и при этом наживаться незаконным путем. Когда он пригрозил рассказать обо всем аббату, нас разорили. Отец умер в нищете, а я покинул долину. Но поклялся отомстить!

– Ты вернулся и стал раздавать этих фарисеев, – закончил за него Якоб.

– Я хотел напомнить всем об их преступлении, чтобы они остановились! Старый цирюльник Ландес, Габлер, Вюрмзеер, Зайлер – почти весь Совет участвовал в контрабанде! Файстенмантель тоже знал об этом, но не вмешивался. Видимо, понимал, что рано или поздно навлечет на себя их гнев. Но и он должен был получить от меня фарисея, потому что всегда думал лишь о собственной выгоде. В отличие от своего сына Доминика. Тот был мечтателем. – Черты Ксавера разгладились. – В детстве мы проводили вместе много времени.

– Но почему ты молчал тогда на допросе? – спросил Куизль. – Ты ведь мог бы рассказать обо всем аббату!

– Вы забыли, что на допросе присутствовал и судья Ригер, один из главарей шайки. Стоило мне лишь обмолвиться, он обвинил бы меня во лжи и позаботился о том, чтобы меня прикончили поскорее. Поэтому он опровергал ваши доводы, когда вы сказали, что я неспроста забрался к Файстенмантелю. – Резчик улыбнулся: – Но потом произошло землетрясение, и мне удалось сбежать. Мне порой кажется, что оно стало божественным знаком.

– Не тебе одному, – пробормотал Куизль.

Ребята тем временем наскоро обработали его раны. Но Якоб все равно не мог встать самостоятельно. Левая нога, по всей видимости, была сломана. Ксавер окинул его задумчивым взглядом.

– Так вам в долину не вернуться, – покачал головой резчик. – А дети вас не поднимут… – Он вздохнул: – Похоже, что придется мне вас донести.

Куизль закашлялся, отметив при этом, что во рту недостает двух зубов.

– Ты… ты хочешь тащить на себе собственного палача?

– Не думаю, что вам доведется меня казнить. За что? За то, что я раздавал резные фигурки и подстрелил пару косуль? – Ксавер рассмеялся. – Вообще-то я хотел выждать еще пару дней, прежде чем вернуться. Но раз уж обстоятельства так сложились… – Он склонил голову набок, потом призывно махнул рукой: – Ну, давайте, взбирайтесь ко мне на спину.

– Ты позабыл, что я довольно тяжел, – заметил Куизль.

– А я довольно силен. Мы всегда можем остановиться и передохнуть.

Якоб неуверенно покачал головой. Но потом дети помогли ему подняться. Он сделал пару неуклюжих шагов, обхватил Ксавера за шею и повис у него на спине. Парень медленно выпрямился, покачнулся и зашагал вниз по склону. Как два демонических существа, слитых в одно целое, палач

и его бывшая жертва спускались к залитой солнцем долине.

А вокруг смеялась орава детей.

Эпилог

Шонгау, начало июня 1670 года от Рождества Христова

Солнечным июньским днем в Шонгау состоялась самая зрелищная за последние десятилетия казнь.

Люди съехались даже из Ландсберга, Аугсбурга и других городов, чтобы посмотреть, как покончат с бывшим бургомистром Маттеусом Бюхнером и его сообщниками. Народу было столько, что зрители даже на соседних полях пытались занять места поудобнее. В трактирах Шонгау было не протолкнуться, крестьяне сдавали внаем сараи. Богатая добыча ждала также бродячих торговцев, уличных музыкантов и воров.

Несмотря на обвинение в государственной измене и участии в контрабанде соли, Маттеус Бюхнер, будучи патрицием, имел право на быстрое обезглавливание. Потом говорили, что он умер с достоинством, не издав ни единого крика. Хотя, возможно, причина заключалась и в том, что Куизлю потребовался всего один удар, до того быстрый и точный, что голова еще мгновение держалась на туловище и только потом свалилась под ропот многочисленных зрителей. Столь же искусно палач обезглавил и судью Йоханнеса Ригера, который понес заслуженное наказание, будучи главарем банды в Обераммергау.

Потом Куизль долго и с вызовом смотрел на зрителей, словно ждал извинений от тех, кто до недавнего времени называл его никчемным пьяницей.

– Даже не верится, что в его возрасте еще можно так вот мечом рубануть, – пробормотал Вильгельм Харденберг, старый патриций и член городского Совета. – А говорят ведь, что в Обераммергау он сорвался с горы и сломал при этом ногу… Пару недель назад вид у него был неважный, а теперь он только прихрамывает, даже в лубке.

Стоявший рядом аптекарь Магнус Йоханнсон согласно кивнул:

– Он был и останется лучшим палачом в Баварии. Хотя некоторые до недавних пор считали иначе и с радостью оставили бы палачом мастера Ганса из Вайльхайма. – Йоханнсон насмешливо покосился на Харденберга и мотнул головой: – Воистину жуткий тип этот мастер Ганс. Эти его белые волосы! Наш Куизль по сравнению с ним самый развеселый малый. Хотя… – Он помедлил. – Говорят, Куизль бросил пить. Больше ни капли в рот не берет. – Аптекарь рассмеялся: – Вот увидите, наш палач на старости лет еще и в ярые кальвинисты запишется!

– Боже упаси! – Харденберг возмущенно потряс головой и перекрестился. – Ну, как бы то ни было, следует благодарить Господа, что этот мерзкий заговор наконец разоблачили.

Оба патриция единодушно покивали. При этом ни один из них не упомянул, что они, как и большинство других советников, до недавних пор были верными сторонниками Бюхнера. Однако секретарь Лехнер отдал под суд одного лишь бургомистра. От остальных он заново принял присягу и этим ограничился. Таким образом, в будущем Лехнер мог быть уверенным в преданности патрициев.