Дочь палача и театр смерти
Шрифт:
– Благодарю за красочные описания, – прервал его Симон, ему вдруг снова стало дурно. – Говорю же, так утверждает только старый Шпренгер. Файстенмантель по-прежнему считает, что его сына убил Гёбль, а Габлер стал жертвой каких-нибудь грабителей. – Он склонил голову. – Потом, есть и такие, как судья Ригер и Франц Вюрмзеер, второй человек в Совете; они хотят обвинить во всем переселенцев и батраков. Видимо, с чужаками здесь все непросто.
– Видимо, чужие края для них начинаются еще в Унтераммергау, а уж до Шонгау им как до Индии. – Куизль сплюнул в грязь. Дорога забирала все выше. – Узколобые деревенщины, черт бы их побрал!
Симон помотал головой. Только сейчас он осознал, что и сам не озвучил на собрании этот немаловажный вопрос.
– Он… наверное, шел в монастырь, – произнес он неуверенно. – А почему пошел не по дороге, понятия не имею. Видимо, не хотел, чтобы его увидели.
Куизль молча кивнул. Некоторое время они двигались молча. Лайне пенился и бурлил, как в дьявольском котле, и небольшим водопадами врывался в долину. На широком участке в воде плавали деревья, очевидно поваленные ураганом. Они грудились в беспорядке и запруживали речку, и вода грозила затопить окрестности. С десяток мужчин с топорами вытягивали стволы и рубили их на части. Симон вежливо приподнял шляпу, но дровосеки даже не взглянули в его сторону.
– Вам тоже хорошего дня, – пробормотал Симон.
Куизль усмехнулся:
– При твоей-то щегольской наружности радуйся, что они тебя в воду не зашвырнули. Этот народ сурового склада, и им нет дела до внешнего вида.
– Тогда вы с ними лучше поладите, – надулся Симон.
Они прошли узкий бревенчатый мост. Тропа серпантином взбиралась в горы. Стук топоров понемногу затихал. Наверху тоже встречались поваленные ветром деревья. С некоторых уже обрубили сучья, и они лежали кучами.
– Возможно, все мы ищем не там, где следует, – промолвил наконец Куизль. – Я вчера допросил этого Ганса. Он все отрицал и считает, что чертову страницу ему кто-то подсунул. Зато он рассказал мне про старого врага Файстенмантелей. Про некоего Ксавера Айрля.
Палач рассказал о разорении семейства Айрлей и об уходе Ксавера. Симон выслушал тестя с интересом.
– И этот Ксавер действительно проклял деревню? – переспросил он потом.
Куизль кивнул.
– При том, что волосы у него огненно-рыжие, и это все усугубляет. Люди такое сразу с колдовством связывают.
– Рыжие волосы? – Симон насторожился. – Странно… В то первое утро ко мне в цирюльню кто-то пробрался. Я не смог его догнать, но успел разглядеть рыжие волосы. Георг Кайзер полагает, что это был просто какой-нибудь бродячий торговец.
– И вполне возможно, что он прав, – пожал плечами Куизль.
– Да, но это еще не всё. Когда я вернулся в дом, у очага стояла резная фигурка. Я уверен, что прежде ее там не было. По-моему, это какой-то иудейский первосвященник, хоть я не совсем уверен кто…
Симон резко замолчал. Откуда-то сверху на тропу посыпались мелкие камешки. Он задрал голову и успел заметить, как за кучу бревен юркнул некто маленький, почти ребенок, в плаще и капюшоне.
– Эй, это еще что? – крикнул цирюльник. – Осторожнее!
Полурослик быстро пересек тропу и скрылся за большим валуном. Какое-то время еще слышался шорох шагов, потом все стихло.
– Господи, кто это был? – спросил Симон с изумлением.
Куизль почесал нос и взглянул на скалистый гребень.
– Хм,
В это мгновение послышался гул. Симон почувствовал слабую дрожь под ногами.
И в следующий миг весь склон пришел в движение.
Сгорбившись, как старуха, закутанная в платок и в фартуке, Магдалена спешила по тесным переулкам Шонгау.
Она сторонилась многолюдной Монетной улицы и рыночной площади в надежде, что сможет неузнанной добраться до тюрьмы. В полдень горожане по большей части трудились в мастерских, в лавках или в поле, так что навстречу попадалось не так много народу. Всякий раз Магдалена прятала лицо и старалась привлекать как можно меньше внимания.
Все утро она не находила себе места, тревожилась за младшую сестру. Барбара уже несколько часов томилась в камере. Каким образом книги их предка оказались под кроватью сестры, Магдалена так и не поняла. Должно быть, сестра где-то нашла их. Или Рансмайер подсунул их ей, как альраун? Чтобы выяснить это, Магдалена должна была поговорить с Барбарой.
За маленьким Паулем пока присматривала Марта Штехлин. После того как Пауль напал на Рансмайера, стражники хотели забрать и его. Магдалена с большим трудом сумела убедить их оставить мальчика. Он по-прежнему был вне себя, плакал и отбивался, стоило только заговорить с ним; несколько раз грозился вспороть злому доктору живот. Магдалена видела его глаза, полные ненависти, и ей становилось не по себе. Иногда ей с трудом удавалось утихомирить младшего сына…
Женщина тихо выругалась, продвигаясь в тени домов к тюрьме. Теперь она жалела, что не поговорила с Барбарой раньше. Никогда еще положение не виделось ей таким безысходным. Сестра оказалась во власти Рансмайера и бургомистра Бюхнера. Из книг Абриля они и зачитают ей приговор. Как там говорилось в Библии? «Ворожеи не оставляй в живых» [8] .
Магдалена понимала: если подтвердятся ее худшие опасения, Барбара сгорит на костре. Вопрос лишь в том, кто возьмет на себя пытки и казнь. Уж точно не отец. Пригласят какого-нибудь палача со стороны. Более того, если отец потерпит неудачу, в колдовстве обвинят и его, и Магдалену, и всю ее семью. Женщина знала по другим процессам, что зачастую хватало имени, произнесенного во время допроса. Как долго Барбара сможет продержаться под пытками, пока не назовет всех, кто ей дорог? Отца, сестру, брата Георга, даже маленьких племянников…
8
Исх. 22:18.
Магдалена завернула за угол и вышла к массивной башне, гнойным нарывом прилепившейся к городской стене. Тюрьма Шонгау. Перед входом с усталым и безучастным видом стояли два стражника с алебардами. Утром, когда уводили Барбару, Магдалена узнала от Андреаса, кто в этот день несет службу у тюрьмы. Именно поэтому она дожидалась полудня, поскольку сейчас в караул заступили Андреас и Йоханнес, которых Магдалена хорошо знала. У жен и того и другого она принимала роды.
Магдалена осторожно двинулась к стражникам. Она по-прежнему горбилась и прятала лицо под платком.