Дочь похитительницы снов
Шрифт:
Гейнор, похоже, приказал зажечь факелы: лагерь вдруг вспыхнул огнями, будто рождественская елка.
Мой кузен восседал на своем жеребце-альбиносе, который нервно перебирал копытами, закатывал слепые глаза и настороженно прислушивался. В одной руке Гейнор держал поводья, в другой же стискивал серебристый клинок, сотворенный чарами Миггеи. Вот он пришпорил коня и поскакал в нашем направлении; впрочем, я сомневался, что он знал истинную причину происходящего. Судя по всему, он вознамерился вернуть в лагерь разбежавшихся дикарей и трутов. За ним поскакали прочие нацисты – расталкивая
Двое солдат примчались к тругам, которые замерли под нашей скалой.
Они говорили на разных языках. Нацисты рявкнули что-то грозное. Труги в ответ недовольно взревели.
Эльрик внезапно выскользнул из укрытия и сломя голову кинулся вниз по склону – туда, где стояли нацисты.
В правой руке он по-прежнему сжимал Равенбранд. Меч с торжествующим воем вонзился в тело первого солдата. Эльрик выдернул труп из седла, вскочил на коня и устремился на второго наци, который в ужасе бросился бежать.
Слишком поздно. Эльрик взмахнул мечом, и Равенбранд, описав широкую дугу, аккуратно отделил голову солдата от плеч, словно то была капуста на грядке. Мельнибонэец на скаку ухватил поводья второй лошади и поскакал обратно, распугивая тругов.
– Вот конь для одного из вас! – крикнул он. – Второй пусть сам о себе позаботится.
Я предложил скакуна Оуне. Девушка покачала головой.
– Я не езжу верхом, – сказала она с улыбкой. – Не умею.
Посмотрела на тругов, сняла стрелу с тетивы: труги забыли о своем недавнем намерении напасть на нас и разбегались кто куда.
Я взобрался в седло. Лошадь оказалась послушной и чуткой к малейшему натяжению поводьев.
– Садитесь мне за спину, – предложил я, но Оуна со смехом отказалась.
– У меня свои способы передвижения. Но за заботу спасибо.
Гейнор, должно быть, увидел меня. Нацисты все вместе ринулись в нашу сторону. Клостерхейм скакал рядом с моим кузеном.
Эльрик поворотил коня и жестом показал, что надо ехать обратно. Не останавливаясь, он свесился с седла и подхватил полыхавший на земле факел. Подскакав поближе, он сунул этот факел мне, а себе подобрал еще один. Лошади так и норовили пуститься галопом. Я понимал, что мы смертельно рискуем, но выхода не было: Гейнор нагонял. Надо признать, в седле он держался на редкость уверенно. Мне бы такую посадку.
А где Оуна? Я огляделся. Девушка исчезла!
Эльрик крикнул: «Гони!» Я отпустил поводья, и лошадь прянула с места.
Я звал мелнибонэйца – мол, остановись, твоя дочь пропала, надо ее найти, но он только смеялся в ответ и жестами требовал не отставать.
Он ничуть не боялся за Оуну. Мне бы его уверенность…
Мы нырнули в спасительный мрак в тот самый миг, когда Десять Сыновей перестали сопротивляться и подчинились отцовскому велению. Все десять вихрей очутились в алой длани и гудели, точно разъяренные осы, а пальцы Древнего уминали их, скатывали белое свечение в шар; когда же шар достиг нужного размера, Древний швырнул его под потолок пещеры, где он и завис подобием луны. Потом уменьшился, словно превратился в звезду. Стал крохотной искоркой – и наконец сгинул без следа.
Алое облако издало удовлетворенный
Мы держались той «дороги», которую проложили Десять Сыновей, заставляли коней перепрыгивать через поваленные колонны; огибали на всем скаку груды щебня. Я знал наверняка, что животные слепы, но их поступь была столь уверенной, что казалось, будто зрение у них орлиное. Быть может, за годы под землей эта порода лошадей позаимствовала кое-что у летучих мышей? Было бы здорово, если б у них вдруг выросли крылья…
Мое внимание привлекло нечто белое впереди. Приглядевшись, я увидел, что по «дороге» мчится белый заяц. И не куда-нибудь, а по направлению к башням Мо-Оурии. Казалось бы, вывод напрашивался сам собой, но я почему-то отказывался верить в очевидное. Сказал себе, что, должно быть, заяц снова отыскал нас, что он бежал за нами от самого Танелорна, где его безуспешно пытались изловить рыцари Миггеи.
Эльрик ухмыльнулся и сдавил коленями бока своего коня. Мне подумалось, что он хочет поймать зайца, но потом я понял, что мелнибонэец правит за зверьком как за путеводной звездой.
А позади скакал Гейнор, вопивший, точно разъяренная обезьяна, из-под своего диковинного шлема; плащ развевался у него за плечами, мечом он размахивал, будто знаменем и все подгонял, подгонял своего коня, чьи красные глаза слепо пялились во мрак. За Гейнором летели остатки его эсэсовского отряда, причем Клостерхейм единственный из всех сидел в седле как неживой, не выказывая и намека на эмоции. Краем глаза я перехватил его мрачный, саркастический взгляд: он по-своему наслаждался постигшей начальника неудачей.
– Торопись! – крикнул Эльрик. – У нас много дел.
Он оглянулся на Гейнора и расхохотался.
Пожалуй, впервые за все время нашего знакомства я подумал, что он вовсе не безумен. По крайней мере, не в том смысле, в каком принято говорить о безумии. Дочь считала его гением, возможно, ставила отца выше всех прочих колдунов. И, наверное, была права. Он отличался безудержной храбростью, которая в любом другом человеке воспринималась бы как сумасбродство. Но он – он повелевал стихиями, неподвластными никому из смертных. Более того, его союзы с духами, как мне довелось убедиться, были освящены многими столетиями, минувшими со времени их заключения, и закреплены кровью, пролитой его предками на заре мироздания.
По натуре, несмотря на свои волчьи повадки, Эльрик отнюдь не был хищником. И в этом он коренным образом, насколько я успел узнать, отличался от своих сородичей. Быть может, потому мы трое и встретились, что все были изгоями среди своего народа…
– Глупец! – крикнул Эльрик, осаживая коня и подпуская Гейнора ближе. – Ты думал, я позволю чародею-самоучке вторгнуться в Серые Жилы? Я Эльрик, последний император Мелнибонэ, и я поставлю тебя на место, зарвавшийся мальчишка! Все, что ты успел украсть, я отберу у тебя! Все, что ты разрушил, будет восстановлено! Все твои победы обернутся поражениями!