Дочь Птолемея
Шрифт:
Клеопатра начала сердиться.
— Откуда ты взял, что его развязывали?
— Я объясню. Объясню, госпожа моя. И ты поймешь, как все произошло. Я ему связал ноги у щиколоток, а у него они связаны под коленками. Это говорит о том, что его вначале освободили от пут. Развязали ноги и руки. Произошла борьба. Погляди: здесь кругом поломаны и помяты кусты. Скажу тебе откровенно: ваятеля я оставил не в этом месте, а вон там… У Филона разорван рукав хитона и у ворота порвано. У меня с ним не было никакой борьбы. Его ударили ножом в сердце. Надо сказать,
— Не понимаю, для чего нужно класть его ничком?
— Для того, чтобы я издали не увидел, что он убит…
Клеопатра удивленно изогнула брови, ибо теперь она совершенно ничего не понимала. Дидим продолжал терпеливо разъяснять:
— Увидев кровь, я бы догадалсяя об убийстве и мог убежать, а им нужно было, чтобы я подошел к телу. Они правильно предположили, что я, то есть тот, кто взял перстень, вернусь отдать его. Тем более я говорил об этом Филону.
— Ты считаешь, что Филон сказал им об этом?
— Именно так оно и было. Его нашли связанным. Вероятно, он был просто не в себе, что расстался с Уроборосом, и разболтал им об этом. Но я хотел его вернуть. Видит бог, хотел!
— Не блажи! Поясни лучше, почему ты решил, что тут кто-то был кроме тебя и Филона?
Дидим поманил её к себе, и она сделала несколько мелких шажков и оказалась под лучамми яркого жгучего солнца. Несколько пчел закружилось над её головой, но она даже и не подумала их отгонять. Ее белоснежный тонкий хитон весь просветился, и темный контур фигуры проступил на ткани красивым рисунком.
— Взгляни сюда! — указал он пальцем себе под ноги. — В рыхлой земле виден отпечаток туфли. Острый нос…
Клеопатра всматривалась в недавно вскопанную землю между кустами, где действительно виднелись какие-то следы.
— У моих сандалий подошвы круглые, — он снял сандалию с левой ноги и приложил к отпечатку следа, — и у Филона такие же. Разве это не говорит о том, что тут был третий?
— Говорит, — заявила она резко, немного раздражаясь из-за упрямства Дидима не признавать за собой вину в случившемся, а обвинять в этом другого. — Тот грабитель, которого ты увел….
— При чем здесь грабитель?! К тому же я увел его после. И он был бос.
— Тут много следов босых ног.
— Верно, — наконец-то согласился Дидим и взглянул в сторону босоногих эфиопов. — Пусть подойдет вон тот, бритоголовый!
Он указал на эфиопа, стоявшего с левой стороны от Сотиса, — самого высокого и здорового из всех.
Царица смерила взглядом стражников и поманила пальцем указанного Дидимом эфиопа. Подобострастно кланяясь, тот приблизился, держа пику острием к земле.
Дидим вскричал, тыча в него пальцем:
— Госпожа моя, ты только погляди, как много царапин на его теле — на руках, груди, шее… И все царапины свежие! Как же им не быть! Он же катался, как гиппопотам, по этим розам! Царапины — следы от шипов!
Клеопатра строго спросила эфиопа:
— Ты был тут? Ты тут поцарапался?
Эфиоп пал ниц, вытянул вперед свои длинные черные руки с растопыренными пальцами, напоминавшие ей ветви деревьев, и застыл в таком положении, не произнося ни слова, — только ребра его раздувались тяжко от дыхания. Во всю длину его спины, от шеи до поясницы, краснели две свежие, красные, вспухшие царапины, свидетельствующие о том, что его спина прикладывалась к этим кустам. Это было до того очевидно, что она торопливо замахала руками и повелела ему отойти прочь.
Страж подобрал пику и отбежал, сверкая серыми пыльными пятками. Он занял свое прежнее место, слева от Сотиса, и как ни в чем не бывало уставился тупым взором на царицу и Дидима. Лицо у него было бесчувственно и глупо, с толстыми приоткрытыми губами.
— Теперь начальник ночной стражи.
— Он-то зачем? — воспротивилась Клеопатра.
— Пусть подойдет!
— Сотис! — позвала она неохотно и сердито покосилась на Дидима.
Начальник ночной стражи нехотя повиновался. Он остановился в четырех шагах от них, совершенно невозмутимый, с плотно сжатыми тонкими губами. Скрестив на груди руки и высоко держа свою голову в черной накидке, он как бы дерзко спрашивал: "Дальше что?"
— Взгляни на него, царица! У него тоже ободраны кисти рук. На щеках царапины. А туфли-то, туфли! Вот у кого острые носы!
Дидим подскочил к Сотису и неожиданно для него вытянул из ножен, засунутых за пояс, длинный книжал. Начальник стражи попытался перехватить руку Дидима, но Клеопатра приостановила его и с сожалением покачала головой.
В одной сандалии, припадая на босую ногу, Дидим подошел к царице, разглядывая, как близорукий, кинжал, близко поднеся его к самым глазам.
— Посмотри, несравненная! Тут даже у рукояти кровь. Еще недостаточно высохла. — Пальцем он провел по плоскому стальному лезвию от рукояти к острию, размазывая сгусток крови.
Затем он разодрал хитон Филона, обнажив грудь, — стала видна колотая рана: узкое черное отверстие, точно полоска, с ободком засохшей крови на светлой коже.
— Вот чем был убит Филон, — заключил он твердо. Клеопатра и сама видела: ширина лезвия совпадала с шириной раны — и не усомнилась в выводе Дидима, но ничего не сказала ему и не могла сказать, пораженная его находчивостью и верной мыслью.
Дидим протянул кинжал Сотису рукоятью вперед.
— Возьми, демон черной ночи! Он тебе ещё сгодится меня зарезать.
Сотис полча принял кинжал и засунул в ножны, поедая Дидима огненным ненавидящим взглядом.
Клеопатра махнула кистью руки, чтобы тот скорее удалился, ибо опасалась, как бы начальник стражи, впав в ярость, которая порой ослепляла его окончательно, не набросился на Дидима.
— Что ты этим хочешь сказать? — спросила, когда Сотис отошел. — Что моя стража повинна в смерти Филона?
— Ты сама это сказала, не я, — заключил Дидим, а чтобы не смотреть на царицу, отвел взгляд на розовые кусты.