Дочь реки
Шрифт:
Завладел ими жадно, вбирая в рот то одну, то другую и чуть сжимая зубами. Придерживая Грозу одной рукой, другой направил себя вовнутрь и замер, войдя до конца. Они выдохнули вместе — прерывисто и жарко, соприкасаясь губами и взглядами — даже сквозь темноту. А в другой миг метнулись навстречу рьяно, двигаясь неистово, не щадя ни себя, ни друг друга. Гроза сжимала любимого коленями и пальцами впивалась в твердые бедра, подталкивая, требуя — пытаясь насытиться и не в силах заполнить хотя бы дно этой пучины желания, что поглощала ее с головой. Короткими сильными толчками Рарог брал ее, не стыдясь вонзаться в уши отрывистыми
Гроза вскрикивала глухо с каждым неистовым движением, почти ударом, Рарога в ней, чувствуя, как ступила уже на самый край — еще шаг, и захлестнет невыносимым блаженством. Выгнулась, зарываясь затылком в душное сено, бороздя ногтями влажную спину любимого. Знала, больно ему, да ничего поделать не могла, как хотела глубже водраться в него, сцепиться с ним навсегда, чтобы уже никто не смог их разлучить.
— Люблю. Тебя. Измир… — жалобными вздохами колыхнулся воздух в груди.
Она обхватила его дрожащими от сладостной слабости руками, а Рарог навалился на нее сильнее, нещадно сминая пальцами ее бедра, рывками дергая к себе. Зарычал, ткнувшись лицом в ее шею, погружаясь руками глубоко в стог, загребая сухие стебельки горстями. Излился рвано, сильно и остановился, едва удерживая себя на локте, чтобы вовсе Грозу не раздавить собой.
— Это безумие какое-то, Лиса… Безумие.
— Главное, что мы в нем вместе, — она улыбнулась сухими губами. Пронизала пальцами его влажные, завившиеся от пота волнами пряди.
Он не стал спорить. Еще чуть отдышался и покинул ее, перевалившись на смятое почти в ком покрывало, тихо поругиваясь на колючее сено. Пришлось ему за водой идти и умываться, потому как одежда липла к разгоряченной влажной коже, и никак нельзя было уснуть от не стихающего жара. Но они все же улеглись вновь и крепко проспали, обнявшись, до самого утра.
А утром Грозу вновь в дрожь бросило. И в дурноту — такую, что даже от запаха лучинного дымка нехорошо внутри становилось.
— Я поеду! — пыталась она уговорить Рарога, но тот ни в какую не желал соглашаться.
— Полежишь еще немного, отдохнешь. Травками тебя отпоим и тогда уж поедем. Я лодку возьму. На ней быстро до Кременья доберемся, — он накрыл ее тонким тканым покрывалом. — Сейчас я снова до Милонеги схожу. Ты отдыхай.
А она не хотела отдыхать. В путь хотела тронуться скорее, да с трудом даже могла рукой шевельнуть без того, чтобы не качнуло ее тошнотой из стороны в сторону. Что ж такое? И почему так не вовремя все случилось, ведь меньше дня пути осталось до места нужного, а там уж, она уверена была, не стали бы гнать родича с женой отяжелевшей. Не совсем ведь звери. Да и мать Рарога того явно не позволит.
Пока любимого не было, она задремала слегка, едва почувствовав, как немочь немного отступила: да и как, не шевелилась ведь почти, храня в покое бунтующее нутро. Сквозь сон услышала шаги за дверью, смутно тревожные. Вскинулась и глаза закрыла, как повело голову. Открыла вновь — и отшатнулась вглубь стога, прикрыв ладонью сухие губы.
В дверном проеме стоял Владивой — сам. Хоть и ожидала она, коли будет погоня, так вновь отправит своих людей, а сам останется в Белом Доле. Так нет ведь, все оставил,
— Таково, значит, устраивает княжескую меньшицу убежище? — прошел внутрь, закрывая за собой щелястую дверь. Закрепил ее вилами, что висели тут же на стене и крепкой рукоятью снятого с пояса топора. Толкнул, проверяя, не откроется ли.
— Я не буду с тобой, князь, — Гроза покачала головой, уже не зная, куда и отползти по тесной клетушке. — Прошу, отпусти. Я не смогу… Не смогу. Я ребенка от него ношу. Его ребенка, понимаешь?
Он словно запнулся и остановился, давя ее въедливым взглядом. Вздохнул медленно, прикрыв глаза.
— Пусть будет его ребенок. Воспитаю. А а за ним моего.
Он сделал еще шаг. Закачалось пламя лучин, как пробежал по нему рассеченный могучим телом князя воздух.
— Ты с ума сошел!
— Я не позволю унижать меня беготней! — наконец первый раз по-настоящему вскипел князь. Наклонился и, крепко схватив Грозу под руку, поставил ее на ноги. — Ты жена моя! Богами одобренная и со мной связанная! Хватит! Хватит, Гроза! Всю душу мне вынула… Всю наизнанку вывернула.
Он сдавил ее плечи пальцами, дернул к себе. Обхватил лицо, вглядываясь в него почти белыми от гнева глазами. В его расширившихся зрачках словно бы деготь горячий плескался.
Она вырвалась и отшатнулась, боком сторонясь его и пытаясь к запертой двери проскочить. Князь повернулся за ней, тесня к стене. Гроза еще шаг назад сделала и пнула пяткой стоящий чуть в стороне светец. Тот закувыркался и упал прямо в сено. На миг стало почти темно. Руки князя вновь нашарили Грозу через мрак, но она присела рядом с ножнами, в которых ее меч лежал, так и притороченный к седельной суме. Вынула резким движением и выставила перед собой. Кажется, кончиком самым задела Владивоя по груди, но он успел отклониться.
— Не дури, Гроза, — сказал теперь ласково и спокойно.
Уж подумал, верно, что буйную женщину, что себя и ребенка своего защитить хочет и в стремлении том на многое способна, стоит успокаивать только так.
— Не подходи. Отпусти. И мы забудем друг о друге. Как хочешь, меня ославь. Хоть бабой гулящей, а просто не трогай.
— Гроза! — раздалось снаружи. Качнулась дверь, которую сильно дернули, но пока не поддалась, не открылась.
Она всхлипнула громко, отвлеклась всего на миг.
— Я тут, Измир! — ответила звонко.
И двинулась к двери, все еще держа отяжелевший уже меч в вытянутой руке. А князь смотрел на нее, подняв раскрытые ладони в покорном жесте. Но зорко наблюдая за каждым ее движением. И стоило только взгляд от него отвести на мгновение, как бросился к ней. Поймал запястье руки, что оружие держала, чуть выкрутил, бережно, но уверенно.
Качнулся дым по клети, заструился серой пеленой над полом. И глаза защипало. А сено вдруг вспыхнуло ярко, обдав жаром. Дверь дернулась снова. И еще раз. Гроза билась в руках Владивоя. Пытаясь еще меч удержать и ранить его: такая злость обуревала. А вот посмотреть на него боялась, зная, что убьет. Как тогда — Уннара. И странно: смерти Владивоя вовсе не хотела. Хотела, чтобы он понял, чтобы наконец принял то, что она, даже запертая в детинце, даже проводя каждую ночь с ним на ложе, ему принадлежать никогда не станет.