Дочь вампира
Шрифт:
Я не успевал подладиться под смену его настроений. Казалось, в одном человеке уживалось одновременно несколько характеров, выскакивавших один за другим, как куклы из-за занавеса ярмарочного балагана.
Не собираясь спорить, я вернулся к дому. Вид подворья не вселял особого оптимизма. На земле бросались в глаза ржавые пятна крови. Трава у забора выглядела смятой и вытоптанной, ветки кустов обломаны. Дом с выбитыми стёклами и следами недавнего штурма также смотрелся очень неуютно. Лишь сидящий на карнизе Корвин весело вертел головой, явно удовлетворённый моим появлением.
Покончив с неотложными делами, я накрыл стол, потом попытался разбудить Настю. Это мне не удалось. Хотя действие хлороформа, по моим расчётам, давно уже закончилось, девушка продолжала мирно спать. Отец Никодим также не возвращался. Завтракать в одиночестве мне не хотелось. Стараясь поменьше шуметь, я вставил стёкла, прибрался в доме, затем из найденных в сарае досок принялся сооружать ставни. А солнце поднималось всё выше и выше. Наконец ставни удалось укрепить на окнах, но сон Насти оставался столь же глубок, что и ранним утром. Ни визг пилы, ни стук молотка нимало не потревожили девушку.
Раскурив очередную трубку, я задумался, чем бы ещё себя занять, однако ничего путного в голову мне не лезло. А тут ещё над Болотовым поплыл колокольный звон. Сначала несколько раз тяжело бухнул большой колокол, потом звенящими переливами запели малые колокола, и звуки, летевшие со звонницы, слились в торжественную праздничную мелодию.
Услышав за своей спиной шаги, я обернулся. На крыльце стояла Настя.
– Что это? – спросила она, удивлённо распахнув глаза.
– Отец Никодим вернулся, о чём сейчас оповещает окрестную живность, – меланхолически объяснил я.
– А что случилось ночью? – девушку распирало любопытство.
– О, это следовало видеть! – я театрально выпустил пару колец дыма и указал на них Насте.
– Вы всех победили? – в её голосе я уловил не слишком понравившуюся мне иронию.
– Почему же я? Патрик и Корвин терзали боевые порядки противника, а решающий удар нанёс сэр Галахад, обративший врага в позорное бегство, – я старался, чтобы мой голос звучал как можно равнодушнее.
– А что же в это время делали вы?
– То же самое, что и сейчас. Я курил трубку, за что утром получил нагоняй от отца Никодима, заявившего, что его дом провонял табачищем и псиной.
– А что он сказал обо мне?
– Его интересовали не столько вы, сколько связанные с вашим присутствием нравственные проблемы.
– И что вы ему ответили? – Настя становилась слишком настойчивой.
– Я оправдался лишь тем, что сознался во всех своих и ваших грехах.
– Моих? – девушка даже побледнела от возмущения.
– Конечно! Я рассказал, как вы валялись у меня в ногах, моля о мгновениях любви, как я сопротивлялся, как уступил вам, лишь когда вы пригрозили на моих глазах перегрызть себе горло, чтобы потом являться мне в ночных кошмарах.
– Вам романы писать надо! В вашем возрасте просто неприлично так трепаться.
Фыркнув, она повернулась и ушла в дом. Присев к столу, она принялась уплетать остывший завтрак, не дожидаясь ни меня, ни отца
Между тем колокола затихли. Прошло совсем немного времени, прежде чем явился сам отец Никодим. Небрежно отодвинув меня плечом, он прошёл в горницу, торопливо перекрестился, потом тоже принялся есть. Горькие слёзы жестокой обиды затуманили мой взор. Я готовил им завтрак, я ждал их, не обращая внимания на спазмы голода, терзавшие мой желудок. Я, лишённый заслуженного сна и несправедливо охаянный ворвавшимся в дом священником, стоял теперь одинокий, никому, кроме моей скотины, не нужный и мрачно упивался мизантропическим ощущением человеческой несправедливости и жалостью к самому себе.
Насытившись, они соизволили наконец обратить на меня своё внимание.
– А сам-то ты ел? – поинтересовался отец Никодим.
– Вас ждал, – ядовито отозвался я.
– Так садись и …, – батюшка осёкся.
Завтракать было уже нечем. О, это настал час моего торжества! Без сожалений следовало пожертвовать не только завтраком, но и обедом, чтобы увидеть их лица в это дивное мгновение!
– Ты знаешь, – неуверенно, как-то почти заискивающе обратился ко мне отец Никодим, – я тут из города консервы привёз.
– Кильку в томате? Благодарю покорно.
В моих глазах сверкали слёзы благородного негодования. В это мгновение, наверное, я был прекрасен.
– Да ладно вам, – расхохоталась Настя и, подскочив ко мне, чмокнула меня в тщательно выбритую утром щёку, – вы – прелесть!
Говорю же, что я был прекрасен!
Заговорчески подмигнув мне, Настя прошептала:
– Нам надо поговорить.
– О чём вы там без меня секретничаете? – засуетился отец Никодим.
– Полегче на поворотах, отче, – хриплым басом рыкнул я на священника, не забыв при этом страшно выпучить глаза, – нам надо обсудить с девушкой маленькие интимные тайны.
Подхватив Настю под руку, я буквально выволок её на подворье, указав при этом свободной рукой Патрику, чтобы тот попридержал батюшку в доме.
– Ну-с, что вы мне хотели поведать?
– Что вы невыносимы! – огрызнулась девушка.
– Но при этом всё-таки я – прелесть, – напомнил я.
– Ладно, ладно, – сварливо согласилась Настя. – Я действительно должна рассказать вам что-то очень важное. Ночью я спала…
– Да! Вы знаете, я это тоже заметил, – восхитился я наблюдательностью моей собеседницы.
– Не перебивайте меня. Мне приснился сон. Вернее, не сон, а воспоминание. Я опять была маленькой, и мы с мамой гуляли по лесу. Здесь, в Болотове. Понимаете, я вспомнила то, что происходило на самом деле!
– Рад за вас! – рассеянно резюмировал я. – Нет ничего слаще детских воспоминаний!
– Да помолчите же, невыносимый вы человек! Это очень важное воспоминание. Я побежала по тропинке в лес, а мама остановила меня. Она сказала, что по этой тропинке ходить нельзя, потому что дорога ведёт в плохое место. Понимаете? Я уверена, она имела в виду то кладбище, которое вы ищете!